юго-восток. По сторонам ее зияла пустота, а воздух над ней переливался, раскаленный, как дыхание геенны. Но, оглянувшись на пройденный путь, они увидели между собой и сушей вспененные голубые волны.
Филипп слегка вздрогнул. Этот ландшафт не для белых людей. Вообще, этот ландшафт не для живых людей. Это прародина мертвых. Это — Аид, опустошенный солнцем Аид! Но, перебравшись через вонючий Стикс, Филипп желал обследовать также Аид. Снова он справился с компасом и документом и погнал верблюда в том же направлении дальше.
Но теперь верблюды их покачивались на твердой земле. То была, однако, своеобразнейшая суша. Почва состояла из бесчисленных соляных гребешков, крепко сбитых, как камни мостовой. Иногда они расступались вокруг провала с прозрачной мерцающей водой, настоящей водой, более соленой, чем воды Мертвого моря, и на первый взгляд бездонной. Но тропинка шла дальше. Через три с лишком километра напоминавшие лед соляные гребешки прекратились. Соляная поверхность вокруг тропинки походила теперь не на ледяное поле, а на зыбучую равнину с утихающей рябью волн.
— А ну-ка, посмотрим, что сказано в писании, — произнес Филипп, заглянув в бумагу. — «Из страха погони мы заблудились. Там, где волны смягчаются, мы сбились с пути в направлении молитвы язычников». Прекрасное выражение: «В направлении молитвы язычников»! Эй ты, старый хрыч пустыни, скажи, где Мекка?
Марабу вопросил небо и молча указал на восток.
— Хорошо. Вот, значит, направление. Место, где улеглись волны, судя по ландшафту, очевидно, здесь. Сколько нам еще идти? Писание говорит: «Три тысячи шагов отъехали мы от места, где стоят пять бочек с негодной к употреблению мукой; затем…» — но сначала найдем бочки.
Он свернул с тропинки на соляной массив.
Они подошли вплотную к кристаллической скатерти.
Вдруг Филипп остановил верблюда и подпрыгнул в седле.
Внимание его привлек странный блестящий предмет в нескольких шагах; какой-то памятник, какая-то медная скульптура… Нечто более прочное или столь же прочное, как медь, потому что сохранилось и не рассыпалось через двести лет.
Откуда этот предмет? Почему он не истлел, не рассыпался? Игра природы — было ответом на первый вопрос; сухость воздуха — на второй.
Одно было несомненно: стоявший или, вернее, лежавший перед Филиппом на земле памятник разъяснял еще одно темное место в документе и делал ненужными дальнейшие кропотливые размышления о тонкостях немецкого языка. Лишний кирпич прибавился к логическому зданию, возведенному Филиппом в этот день. Ибо в нескольких шагах, не доходя полных указанных в документе трех тысяч шагов от места, где стояли бочки с негодной к употреблению мукой, точнее, в двух тысячах девятистах восьмидесяти шагах лежала на спине собака, сверкавшая как бриллиант под яростным солнцем пустыни. Да, обыкновенная собака с четырьмя лапами, с длинным хвостом и смиренной, отнюдь не породистой мордой, но собака, мумифицированная солью, как жена Лота: соляная статуя собаки, с сохранившимся позвоночником и клочьями облезлой шерсти под тончайшим панцирем соли. Глазные впадины ее лишены были зрачков, но излучали ослепительный блеск соляных кристаллов, отчего собачьи глаза приобрели надменное и дерзкое выражение, вряд ли свойственное собаке при жизни. Световая игра кристалликов соли почти оживляла собаку. Казалось, она легла на спину, потому что ее беспокоили блохи, и вот-вот вскочит с хриплым лаем и соберет свору призрачных собак.
Последний, нет, предпоследний камень логического здания Филиппа Коллена был уложен. Филипп, отдавая честь по-военному, воскликнул:
— Старый хрыч пустыни, мы на верном пути! Все идет правильно! Что говорит писание? «Только с ковриком и планом можно найти клад». Что говорится далее? «От места, где стоят пять бочек с негодной к употреблению мукой, три тысячи шагов влево, к месту, где зарыта собака». Это звучит загадочно. Но, если разъяснились бочки с мукой, мы сведем счеты и с собакой, если только это настоящая старая собака — Кион, Цербер! Я думаю, это она. Кому иначе сторожить этот прекрасный солнечный Аид?
От того места, где пять окаменевших бочек образовали посреди Соляного озера импровизированную бодегу, Филипп Коллен повернул корабль пустыни влево. Почва похожа была на лед, затвердевший под ветром. Верблюды спотыкались. В одном месте они наткнулись на кучку истлевших костей. То были останки одного или нескольких путников. На что другое мог надеяться человек в прародине смерти?
Но что, в самом деле, означают слова о «зарытой собаке»? Человека, умудрившегося увидеть в Сахаре мучные бочки, во всяком случае, нельзя понимать буквально. Но что имел он в виду своим иносказательным оборотом о «зарытой собаке»? На северогерманском наречии выражение «здесь зарыта собака» получает особый смысл; оно приблизительно означает: здесь нужно держать ухо востро, здесь таится суть дела; но как применить эту метафору к поискам клада в Сахаре?
Темное дело. Оставалось одно: отсчитать ровно три тысячи шагов и осмотреться. Филипп считал шаги двугорбого животного, раздвоив внимание между компасом и окрестностью. Ландшафт оставался неизменным. Но искрящийся кристаллический настил все более приближался. Это было естественно, так как, выбравшись за пределы кристаллической скатерти, они дважды свернули под прямым углом и теперь возвращались обратно. Они почти кружили на месте. Но не ошибка ли это? Ведь две, по крайней мере, точки, упоминаемые в таинственном документе, Филиппу удалось установить!
Или же он ошибся? А если он на правильном пути, то где же именно «зарыта собака»?
Две тысячи восемьсот девяносто четыре шага… Местность походила на зыбучее, чуть изрытое волнами море. Войлочные подошвы верблюда ступали по ней без труда. Иногда, как-ломкий ледок, похрустывал, проваливаясь, соляной наст, и марабу шептал молитвы из Корана. Так ехали они с добрых полчаса, отбрасывая тени вперед, ибо время было послеполуденное. Филипп ехал впереди, высматривая желанную примету. Откуда пять бочек с негодной к употреблению мукой? Груз, потерянный погибшим караваном? Возможно. Но если так. вряд ли можно ими пользоваться как дорожной вехой. Ведь за двести лет бесследно сгнивают и рассыпаются самые прочные бочки! Если же они сохранились, то эпитет «негодная к употреблению» как нельзя более подходит для муки. Но с каких пор на Востоке бочки? Восток — страна мешков. Итак, что значит…
Он содрогнулся.
Перед ним полукругом выросло пять возвышений, похожих на камни древнесеверного погребения. Для северного глаза, правда, они могли означать и другое, а именно: пять пузатых, выставленных полукругом пивных бочек. Но глаза, созерцавшие их в стародавние времена, были глазами северянина, и рука, записавшая в странном документе то, что видели глаза, была рукой северянина! «Три тысячи шагов мы проехали от места, где стоят пять бочек с негодной к употреблению мукой». Можно считать это бочками? Почему нет? Но, если это бочки, куда делась мука?
Филипп нагнулся с седла, и все объяснилось. Чудесная игра природы, окаменившая пять бочек посреди Соляного озера, позаботилась об их содержимом. Пять «дольменов», торчавших из земли, до краев были наполнены соляными кристаллами. Негодная к употреблению мука! Самая негодная мука в мире! И бочки стоили этой муки. Значит, он на верном пути! Он забыл изнурительную качку, пылающий, раскаленный воздух, высасывающий кровь, зловоние ила, пропитавшее одежду. Он выпрямился в седле и крикнул «ура!». Крик его во мгновение поглотила пустыня.
Филипп Коллен прикоснулся своим вонючим рукавом к полям тропического шлема и сказал:.
— О собака, внучка шакала, забитая, загнанная и умученная на своей африканской родине, затравленная, избалованная и забитая в странах Средиземного бассейна, бесстыдный паразит и тиран человека в прочих странах, — я тебя никогда не любил! Но в этом твоем обличий приветствую тебя!
Он обернулся. Марабу сидел тут же и с широко раскрытым ртом глядел на соляную собаку. Постепенно движения губ его сложились в молитву из Корана. Очевидно, он считал собаку воплощением злого духа. Но Филиппу было не до того. Он вынул из кармана документ и перечел его в последний раз:
«Когда мы достигли места, где зарыта собака, мы увидели скалы и перекинутый через них мост, и мы возликовали, потому что надеялись через мост спастись от врагов. И мы погнали верблюдов к скалам, и все пошло хорошо. Но когда мы приблизились к скале, обозначенной числом «тлети», случилось несчастье, по вине которого клад и ныне там пребывает. Случилось несчастье — и…»
Филипп прервал чтение и оглянулся. Они спустились почти к самому краю приветливой кристаллической скатерти, так заманчиво искрившейся на солнце в ожидании, что кто-нибудь,
