Немало лет промчалось с наших первых тревожных встреч. Но разве могу я забыть те далекие встречи, которые так согревали сердце, те дружеские ободряющие слова, которые тогда мне так были нужны? Эти встречи, эти слова незабываемы. Но и теперь наши встречи и беседы с Павлом всегда интересны и содержательны. К таким встречам я причисляю также и каждую его новую книгу.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Светлой памяти моей матери,
Евгении Александровны Ткаченко,
посвящаю.
Возле ног матроса — бескозырка. Пробившийся сквозь оттаявшие стекла луч солнца поблескивает на потускневшем золоте ленты.
— «П-ры-у-т», «Прут», — по складам читает надпись на ленте бородатый казак в выцветшей гимнастерке с потемневшими следами от погон на плечах. — Чегой-то не пойму. Это вы, что ли, прете? — спрашивает он матроса.
Молчит матрос. От ворота тельняшки вниз, к животу, змеится кровавый ручеек. Матрос смотрит в окно. Там, согретые солнцем, медленно тают сосульки: кап!.. кап!.. Видна крыша сарая, на ней хлопочут, суетятся воробьи.
Казак рассуждает:
— Слово-то какое чудное придумали — «Прут». А куда прут — сами не ведают! Жизня, видать, вам ничего не стоит. Да и то сказать, что за жизня у матроса? Полосатая шкура да соленая вода.
Матрос следит за воробьями. Вот они испуганно взметнулись. На солнышко вылез серый, с белыми лапками кот, глянул на улетевших воробьев и лениво, с безразличным видом потянулся, будто вовсе не нужны ему эти непоседы птицы.
Бесшумно открылась дверь. Вытянулся по струнке казак. На пороге высокий военный, судя по выправке — офицер. Он еще не стар, хотя сквозь тщательный зачес сквозит лысина.
Офицер окинул быстрым взглядом пленного, прищурился:
— На «Пруте» ходил, матрос?
Пленный продолжает смотреть в окно. Кот неосторожно ступил в лужицу и отряхивает лапку. Офицер присел к столу, заглянул в бумажку, спросил:
— Арсений?
Как от удара, вздрогнул матрос: «Откуда знает имя?» Офицер медленно читает:
— Рывчук. Что за фамилия? Хотя кто вас, одесских, разберет. И греки, и немцы, и поляки, и итальянцы... Сам черт вас туда со всего мира натаскал!
«Откуда мог узнать имя и фамилию? Я ж не брал с собой в разведку никаких документов». Матрос все смотрит в окно. Сосульки уменьшаются и уменьшаются. Уже с них не капает, а льет. Вот одна с треском сорвалась.
Поймав наконец взгляд матроса, офицер говорит:
— Февраль, а смотри, как тает! Весна, а ты, матрос... Незавидная у тебя судьба... Кого же ты ждешь, сына или дочку?
Арсений упирается взглядом в лицо допрашивающего. «Ну откуда он все знает?»
Офицеру доставляет удовольствие играть с жертвой.
— Екатерина Юзко... Так, кажется, зовут вашу супругу, или кем она вам приходится?
— Что с ней? — Веревки впиваются в руки.
— Ну, заговорил... Так-то лучше.
— Что с ней? — Пересыхает во рту, дрожат ноги, в белый блик расплывается окно.
Кап!.. Кап!.. Кап!.. — тают сосульки. Нет, это копыта чавкают в рыхлом снегу... Кап!.. Хлюп... Кап!.. Хлюп... Уходит отряд...
— За что будешь умирать, матрос? Сам не знаешь... А ведь наш атаман Григорьев — народный герой, командир дивизии.
«Где слышал это? Недавно... Совсем недавно...» И вдруг Арсений вспоминает вкрадчивый голос Перепелицы:
«Григорьева кто ж не знает? Это ж такой человек... Герой! Зря мы с тобой мотаемся, браток. Послушай, что народ говорит об атамане. Он же наш, красный...»
...Арсений и Перепелица медленно едут по лесной тропинке. Перепелица говорит без умолку. Арсений настороженно слушает. Не любит он своего напарника по разведке. Хотя и носит Перепелица морскую форму, а чужой какой-то! И слова у него чужие.
— Не доверяет Гонта людям, — жужжит Михайло Перепелица. — Зачем он нас послал? Так может снарядить разведку и в саму Москву. Чтобы и там навести справки о самом товарище Ленине.
— Приказал командир, выясним... — перебил Арсений.
— «Команди-ир», — передразнил Перепелица. — Когда, матрос, из тебя муштра выветрится? Своим умом надо жить. А командиры, что они, умнее нас с тобой? Я так думаю. Всем отрядом надо податься к атаману Григорьеву. Он за Советы горой стоит... Правда, коммунистов да комиссаров с той земли, где Христа распяли, не любит...
— Подлюга!
Арсений скособочился в седле, чтобы удобнее было схватить Перепелицу за грудки. Тот испуганно пришпорил коня, вырвался вперед; находясь на почтительном расстоянии, сказал:
— А ты дурной! Я ж пошутковал... Надо знать, с кем в разведку идешь.
...Журчит, журчит в ушах вкрадчивый голос. Но это уже не Перепелица, это офицер убеждает матроса:
— Атаман Григорьев обратился к украинцам со специальным «Универсалом». Слушай! Это и к тебе, матрос, обращается атаман: «Святой труженик! Божий человек! Взгляни на свои мозолистые руки и оглядись вокруг. Ты царь земли! Политические спекулянты обманули тебя разными хитростями. Они использовали комиссаров из московской «обжорки» и той земли, где распяли Христа...»
Вот, значит, откуда Перепелица набрался мудрости! И не допрашивающему офицеру, а Михайле отвечает матрос:
— Брехня! Все брехня!
— Мерзавец! — стучит кулаком по столу григорьевец. — «Универсал» атамана брехней называешь?
— Брехня! — упорно повторяет Арсений.
— Большевик! К стенке мерзавца! К стенке!..
Подталкиваемый прикладом, матрос выходит на крыльцо.
От прогретых солнцем деревянных ступенек поднимается пар. Черная лоза винограда, свисающая с
