Начальник цеха Борис Сергеевич Пидсуха, здоровяк лет сорока, безуспешно пытается спрятаться за низкорослого Виталия Глебова. Профорг литейного, вытянув руки по швам, растерянно улыбается.
Катерина перешагивает через опоку и протягивает руку профоргу.
— Здорово, герой! А ты куда прячешься, Пидсуха?
— Что же это, Екатерина Сергеевна! Помилуй! — Пидсуха всплескивает руками. — Ну, ей-богу, разве мы одни виноваты?
Шутки, одна злее другой, обрушиваются на литейщиков. Катерина извлекает из портфеля разрисованную бумагу и спрашивает:
— Константин Ивангора есть?
Из толпы, засунув руки в карманы замасленных брюк, вышел парень.
— Ну я Ивангора. Чего тебе?
— По поручению завкома тебе, Ивангора, как наиболее отличившемуся симулянту на заводе я должна вручить орден «Симулянта».
Парень хватается за ворот рубашки: трещат пуговицы, обнажается грудь атлета, разукрашенная татуировкой.
— Измываются над рабочим человеком, легавые!
— Ну ты, блатной, полегче! — рванулся к нему профорг литейщиков. — Кто это легавые?
Рабочие загудели. Почуяв недоброе, парень сник.
— Что же это, товарищи? Ведь я не контра какая-нибудь! Зачем прошлым попрекать? Ведь я...
— Силища-то какая! А все плачет — хворый, — сказала Екатерина Сергеевна и развернула карикатуру.
Художник изобразил здоровенного парня, размахивающего огромными кулаками над головой маленького, щупленького врача. Под карикатурой подпись: «Ивангора доказывает, что его руки слабость разобрала».
Все дружно засмеялись.
— Вылитый Костя Буржуй!
— Да, похож здорово!
Парень попытался укрыться за спинами литейщиков, но рабочие подталкивали его вперед:
— Не стесняйся, Ивангора!
— Получай орденок, знатный симулянт!
Катерина опять достала из портфеля какой-то сверток, обвела глазами присутствующих, встретилась с хмурым взглядом Кузьмы Ягодкина.
— Прошу вас, литейщик Ягодкин...
Кузьма не пошевелился, у него лишь насупились брови да отвисла нижняя губа.
— Сюда, пожалуйста, Кузьма Платонович. Пускай народ вами полюбуется.
В руках у предзавкома пол-литровая бутылка. Вместо казенной наклейки «Водка» на ней наклеено фото Кузьмы Ягодкина.
— Чего же вы робеете? Получайте орден «Прогульщика» № 1!
Парень в юнгштурмовке хохотнул и умолк, будто поперхнулся. В цехе воцарилось недоброе молчание. Литейщики недоуменно глядят на предзавкома: зачем смеяться над старым кадровиком? Бутылка дрожит в руках Катерины. Смущенная и раздраженная молчанием рабочих, она сама делает шаг к деверю и говорит:
— Чего стоишь? Получай заслуженную награду!
Шарахнулись в сторону рабочие, прикрыв голову руками, присела Катерина. Поллитровка, пущенная рукой Кузьмы, описала дугу, ударившись о вагранку, разлетелась на мелкие осколки.
— Запомни, Катька! Ты еще пеленки мочила, когда я в литейный пришел... — Кузьма скрежетнул зубами и, словно слепой, пошел к выходу.
Семен Ягодкин вначале было испугался за жену — изуродует ее Кузьма, а теперь ему стало жаль брата. Напрасно Катерина все это затеяла... И рабочие ее не поддержали, да и Кузьма не чужой человек.
— Молчите! Считаете, зря обидела? — спросила Катерина у притихших литейщиков.
— Нехорошо получилось, Катерина Сергеевна, — вступился кто-то из стариков.
— Человек он, конечно, пьющий. Зато мастер — другого такого не найти, — поддержал его второй голос.
— Его вам жалко! А завода не жалко? Славы нашей не жалко? Что мастер он хороший — не спорю. А скажите по совести, часто он в цех приходил со свежей головой?
— Неужели и выпить больше нельзя? — озадаченно спросил широкоплечий неразговорчивый формовщик Бутенко.
Именно потому, что он, никогда не раскрывающий рта на собраниях, вдруг заговорил, все повернулись к нему. Катерина потеряла нить мыслей, гнев ее прошел, и она безразлично ответила:
— Как пить...
На выручку поспешил Виталий Глебов.
— Ба, молчальник заговорил! Ты сам не первый день на заводе, руки у тебя — дай бог каждому! А вот что-то не приходилось мне видеть тебя в цехе пьяным. Значит, знаешь, где можно выпить, а где нельзя.
— Выходит, дома можно, — уточнил Бутенко.
— Мы говорим о работе, — уклончиво сказал Глебов.
— Нет, ты ответь: можно пить или нельзя? — наступает на профорга сосед Бутенко.
Разговор ушел в сторону от производственного плана, усиленно обсуждается проблема выпивки: можно или нельзя? Катерина переходит в наступление:
— Пьяницу пожалели, а рабочую честь забыли? Обязательства недавно принимали, а как выполняете? Не стыдно вам, литейщики? Всякую попытку срыва плана, проявления недисциплинированности мы обязаны и будем расценивать с политической точки зрения как проявление оппортунизма на практике.
Семен Ягодкин стал пробираться к выходу. На дворе закурил. Он думал о жене, о сложных отношениях, которые между ними установились. Не такой представлял он себе их семейную жизнь. Ему казалось, что вместе с женой в дом придут уют, ласка, спокойная, уравновешенная жизнь — все то, чего так не хватало ему, холостяку. Катерина была красивая, работящая, рассудительная. А что получилось? Уйти бы ей с этой работы. Да разве уйдет? Сколько он упрашивал. И ведь любит он ее. Хотя и не получилась семейная жизнь такой, как мечталось, а любовь не остыла. Может, он ее за то и любит, что непохожа она на других женщин. Смелая, гордая, самостоятельная. У всего завода на виду.
— Семен? Ты чего это? Опыт приходил изучать?
— Так, маленько... — Семен смотрит на усталое лицо жены и сочувственно спрашивает: — Голова болит? Ты бы сегодня пораньше домой пришла, отдохнула...
— А ты иди к Кузьме, поговори. Человек он не конченый. Литейщик отличный.
— Не станет он со мной разговаривать, Катя.
— Екатерина Сергеевна! Телеграмму принесли, — позвала секретарша завкома Оксана.
Семен уныло посмотрел вслед удаляющейся жене, натянул кепку до самых бровей и заторопился в цех.
Десятый день штурмуют на «Красной звезде». Завком не успевают проветривать. Запах табака пропитал стены, столы, стулья. Табачный дым стал такой же постоянной принадлежностью завкома, как и краски, разложенные на полу, рулоны обоев, бумага и длинные ноги художника в узких брюках и стоптанных туфлях.
Заводской художник, некогда блиставший на Дворцовой сын колбасника Кока, привык к своему месту на полу между столом председателя и дверью. Он считает, что вся тяжесть штурма легла на его плечи. Если бы не он, не его талант художника, не было бы никаких штурмов, ударных бригад, орденов лодырей и симулянтов.
В дни преуспевания нэпманов Кока гулял с шикарными девушками и жил нетрудовыми доходами. Нетрудовые доходы лопнули, колбасное предприятие отца, конвульсивно дернувшись в цепких объятиях
