закон гостеприимства, — сказал он дренайскому посланнику. — Один из ваших людей ударил моего бойца Йонасина. Ударил без предупреждения. Йонасин требует удовлетворения».
Посланник онемел, и Шадак поднялся с места. «Он получит удовлетворение, князь. Только с условием: устроим поединок на кладбище, чтобы не пришлось далеко тащить его труп!»
Крик совы вернул Шадака к настоящему, и он увидел, что Друсс идет к нему. Юноша хотел пройти мимо, но задержался
— Нет у меня слов, — сказал он. — Ничего не могу придумать.
— Поговори о них со мной, — предложил Шадак. — Говорят, будто мертвые слышат, когда мы о них говорим, — может, это и правда, как знать.
Друсс сел рядом с ним.
— Что о них можно сказать? Он был плотником и мастерил безделушки, а ее он взял для хозяйства.
— Они вырастили тебя, подняли на ноги. Дали тебе силу.
— Силой я им не обязан.
— Ошибаешься, Друсс. Будь твой отец слабым человеком, он бил бы тебя, пока ты был мал, и сломил бы твой дух. Поверь моему опыту: сильного может воспитать только сильный. Этот топор принадлежал ему?
— Нет, деду.
— Бардану-Убийце, — тихо проговорил Шадак.
— Откуда ты знаешь?
— У этого оружия дурная слава. Снага — так оно зовется. Нелегко, видно, было твоему отцу расти с таким зверем, как Бардан. А что случилось с твоей родной матерью?
— Она погибла, когда я был младенцем. Несчастный случай.
— Ага, вспоминаю. На твоего отца напали трое — двоих он убил голыми руками, а третьего изувечил. Один из них сбил конем твою мать.
— Отец убил двух человек? — изумился Друсс. — Ты уверен7
— Так люди говорят.
— Не могу в это поверить. Он чурался всякой ссоры, никогда не умел за себя постоять. В нем не было стержня.
— Я так не думаю.
— Ты ведь его не знал.
— Я видел его тело и мертвых врагов вокруг. О сыне Бардана ходит много историй, и ни в одной не говорится, что он трус. После гибели своего отца он селился в разных местах под разными именами — но его каждый раз узнавали и вынуждали бежать. Но трижды по меньшей мере ему пришлось сражаться. Близ Дренана его окружили пятеро солдат, и один ранил его стрелой в плечо. Бресс тогда нес на руках ребенка. Как рассказывали потом уцелевшие солдаты, он уложил дитя около валуна и кинулся на них. Они имели при себе мечи, а он был безоружен, но он отломил с дерева сук и мигом повалил двоих, а остальные пустились наутек. Уж тут-то все правда, Друсс, — я это знаю, потому что среди них был мой брат. На следующий год его убили в сатулийском походе. Он говорил, что сын Бардана — чернобородый великан, наделенный силой шести человек.
— Я об этом ничего не знал. Почему он мне не рассказывал?
— А зачем? Не очень-то, видно, лестно быть сыном чудовища. Ему, наверное, не доставляло радости рассказывать, как он убивал людей или оглоушивал их дубиной.
— Выходит, я совсем не знал его, — прошептал Друсс.
— Да и он, похоже, не знал тебя, — вздохнул Шадак. — Это вечное проклятие отцов и детей.
— А у тебя есть сыновья?
— Был один. Погиб неделю назад в Кориалисе. Он полагал себя бессмертным, и вот что из этого вышло.
— Что с ним случилось?
— Он бросился на Коллана, и тот изрубил его на куски. — Шадак закашлялся и встал. — Надо поспать немного. Скоро рассвет, а я уже не столь молод.
— Спокойного тебе сна.
— Да, парень, я всегда сплю спокойно. Ступай к своим родителям и скажи им что-нибудь на прощание.
— Погоди! — воскликнул Друсс. Воин задержался на пороге. — Ты верно сказал. Я не хотел бы, чтобы Ровена осталась одна в горах. Я говорил в гневе...
Шадак кивнул:
— Силу человеку дает то, что вызывает в нем гнев. Помни об этом, парень.
Шадаку не спалось. Он удобно устроился в кожаном кресле, вытянул длинные ноги к огню и положил голову на подушку, но образы и воспоминания продолжали клубиться в его уме.
Он снова видел перед собой сатулийское кладбище и Йонасина, обнаженного по пояс, с широкой изогнутой саблей и маленьким железным щитом на левой руке.
«Что, дренай, страшно?» — спросил он. Шадак, не отвечая, медленно отстегнул перевязь и снял теплую шерстяную рубаху. Солнце грело спину, свежий горный воздух наполнял легкие. «Нынче ты умрешь,» — шепнул ему внутренний голос.
И поединок начался. Первую кровь пустил Йонасин, задев грудь Шадака. Больше тысячи сатулов, собравшихся вокруг кладбища, разразились криками. Шадак отскочил назад.
«Уж не намерен ли ты покуситься на мое ухо?» — небрежно бросил он. Йонасин сердито зарычал и снова ринулся в атаку. Шадак отразил удар и двинул сатула кулаком в лицо. Кулак отскочил от скулы, но Йонасин пошатнулся, и Шадак ткнул его мечом в живот. Йонасин успел отклониться вправо, и клинок распорол только кожу на боку. Настал черед Йонасина отскочить назад. Из пореза хлестала кровь, и сатул потрогал рану, изумленно глядя вниз.
«Да, — сказал Шадак, — у тебя тоже есть кровь в жилах, Иди сюда, я пущу тебе еще малость».
Йонасин с воплем ринулся вперед, но Шадак ступил в сторону и рубанул его по шее. Когда смертельно раненный сатул повалился наземь, Шадак ощутил громадное облегчение и радость осуществившегося. Он жив!
Но его карьере пришел конец. Переговоры завершились ничем, и после возвращения в Дренан Шадака отправили в отставку.
После этого он нашел свое истинное призвание, став Шадаком-Охотником, Шадаком-Следопытом. Разбойники, убийцы, изменники — он шел за ними, как волк.
За все годы после боя с Йонасином он не знал больше подобного страха. До сегодняшнего дня, когда молодой воин с топором вышел на солнце.
«Он молод и не обучен, я убил бы его», — твердил себе Шадак.
Но льдистые голубые глаза и сверкающий топор не оставляли его в покое.
Друсс сидел под звездами. Он устал, но спать не мог. На улице показалась лисица — она подбиралась к мертвому телу. Друсс швырнул в нее камнем, и она отбежала, но недалеко.
Завтра сюда слетится воронье, и звери сбегутся пожрать мертвую плоть. Всего несколько часов назад здесь суетились живые люди со своими надеждами и мечтами. Друсс встал и пошел по главной улице мимо дома пекаря, который лежал на пороге рядом со своей женой. Кузня была открыта, и огонь в ней еще не совсем погас. Внутри лежали три тела. Тетрин-кузнец успел уложить своим молотом двух врагов, а сам рухнул у наковальни с перерезанным горлом
Друсс отвернулся.
И зачем же все это делается? Ради рабов и золота. Чужие жизни для работорговцев не значат ничего.
— Вы поплатитесь за это, — сказал Друсс, глядя на мертвого кузнеца. — И вы, и ваши сыновья — я всем вам отомщу.
Он подумал о Ровене — в горле у него пересохло, и сердце забилось чаще. Сдержав слезы, он оглядел деревню.
В лунном свете она казалась странно живой, нетронутой. Почему бандиты не подожгли ее? В рассказах о таких набегах захватчики всегда поджигали дома. Потом он вспомнил о дренайском эскадроне, дозором
