— Как ушли? Куда?
— На юг.
— Быть того не может!
Шакул повел плечами, взял недоеденную оленью ногу и сказал:
— Горелое мясо.
— Давно ли они отправились?
— Мы ушли, и они ушли. Значит, вчера утром.
— Зачем они это сделали? — спросил Ставут.
— Боятся нас. Красношкурый боятся. — Ставут, посмотрев на янтарные глаза и огромные клыки Шакула, вдруг понял, почему крестьяне не вступали с ним в спор. Уважение тут ни при чем. Они просто испытывали ужас перед зверями и все сильнее боялись его самого.
— Я бы их пальцем не тронул, — сказал он.
Шакул снова задрал голову, вбирая ноздрями дующий с юга ветер.
— Много голокожих, — промолвил он. — Лошади. Джики.
— Солдаты? — спросил Ставут. У Шакула загорелись глаза.
— На нас охота?
— Не думаю. Где они?
— На юг. Твои голокожие скоро их видеть. Ставут выругался.
— Надо идти на выручку. Если это вражеский отряд, им грозит опасность.
— Голокожие нет пользы. Охота нет. Ничего не делать. Без них лучше.
— Да, верно — но ты сам сказал, что это
Шакул завыл, и это мигом подняло на ноги остальных джиа-мадов.
— Надо быстро, — сказал он. — Красношкурый медленно. Шакул понесет Красношкурый.
Ставут оказался в затруднительном положении. Он понимал, что Шакул предлагает ему единственный разумный выход. На своих двоих он будет идти очень долго и придет слишком поздно. Пока он доберется до цели, крестьян уже перебьют. С другой стороны, как Шакул его понесет? Либо на руках, как младенца, либо на спине. Первое просто смешно, и звери могут потерять к нему уважение. Второе тоже не годится: руки у него не сильные, и он не сможет долго держаться за Шакулову шерсть. Начнет падать, и джиамаду волей- неволей придется взять его на руки.
— Хорошо, — сказал Ставут, чтобы выиграть время. — Повторим еще раз, что нам всем надо делать. Мы ищем моих друзей. Если они в опасности, мы их спасаем. Первым не нападает никто. Мы подойдем поближе, посмотрим, как там дела, потом я скажу, что делать. Понятно?
— Да, — сказал Шакул. — Теперь пошли?
Ставут окинул взглядом стаю. В нее входило теперь около сорока джиамадов. Некоторые из них сохранили дубины с гвоздями, тяжелые мечи или боевые шесты. Кое на ком еще болталась и портупея с пустыми ножнами. Ставут велел двум таким снять ремни, сцепил вместе медные пряжки и сказал Шакулу:
— Нагнись. — Тот повиновался, и Ставут через голову накинул на него шлею. Шакул был больше всех остальных, и петля доходила ему до бедер. — Стой смирно. — Ставут стал ногами в петлю, выпрямился и взялся за длинную шерсть на плечах Шакула. — Вот теперь пошли!
Шакул взял с места в карьер, и Ставута швырнуло назад. Он держался цепко, стараясь попасть в ритм. Очень скоро его затошнило — не меньше, чем при первом выходе в море. Он с железной решимостью приказал животу успокоиться, а голове — думать о чем-то другом, но подлое естество норовило взбунтоваться при каждом шаге бегущего Шакула.
Ставут чувствовал, что долго не выдержит, но тут он увидел такое, от чего тошноту как рукой сняло.
Стая вбежала на стоянку, покинутую ими вчера. Повозка Ставута стояла на том же месте, лошадей, Скорохода и Ясного — вернее, то, что от них осталось, — так никто и не отвязал.
— Стой! — заорал Ставут и спрыгнул. Ноги подкашивались под ним, земля шаталась. Двое серых волков выскочили из кустов и убежали в лес. Крестьяне оставили лошадей привязанными и запряженными, не подумав, что этим обрекают их на съедение.
— Я любил этих лошадей, — сказал Ставут Шакулу. Джиамад промолчал. Двое из стаи подались было к окровавленным останкам, но Шакул рявкнул на них и отогнал.
— Двинулись дальше, — распорядился Ставут. Больше его не тошнило. На сердце легла тяжесть, и он желал одного — найти крестьян в целости и сохранности. Тогда он передаст стаю Шакулу, добудет новых лошадей и поедет на север.
Он услышал, что Шакул говорит ему что-то, и напряг слух.
— Кровь пахнет, — сказал тот, нюхая воздух. — Кровь го-локожих.
Ночь прошла, и настал новый день, а двое путников оставались на том же месте. Харад сидел у могилы Чарис, глядя куда-то перед собой. Скилганнон не вторгался в его горе, Аскари пошла на охоту и вернулась уже в сумерках с тремя зайцами.
— Они вкуснее, когда повисят немного, — заметила она, готовя еду.
