допустил, чтобы ужас перед легендой вынуждал более робких людей уступать его воле.
– Ради чего? – прошептал он. – Разве мир стал лучше? Разве Иерусалим стал ближе?
Он подумал о беловолосом голодом человеке, который встретился с ними. Был ли это поединок? Нет, это было убийство. Молодому воину не оставалось ни единого шанса. Можно было бы подождать и встретиться с ним на равных… Но зачем благородство? Честная игра?
«А почему бы и нет? Прежде ты верил в такие добродетели».
Он протер усталые глаза, и тут к нему подошел Нои.
– Вам хочется побыть одному?
– Я буду один, останетесь вы со мной или нет. Но садитесь.
– Говорите, Шэнноу. Пусть слова очистят душу от желчи.
– Желчи во мне нет. Я думал об Охотнике.
– Понимаю. Его звали Родьюл, и он убил очень многих. Меня удивила легкость, с какой вы отправили его в могилу.
– Да, это было легко. С ними со всеми легко.
– И все-таки это вас тревожит?
– Иногда. По ночам. Когда-то я убил ребенка, оборвал его жизнь по ошибке. Он тревожит меня. Он преследует меня в моих снах. Я убил столько людей, и это становится таким легким!
– Бог создал человека не для одиночества. Подумайте над этим, Шэнноу.
– По-вашему, я не думал? Один раз я попытался, но еще до того, как я ее потерял, мне стало ясно, что это не для меня. Я не создан для счастья. Меня терзает неискупимая вина перед этим ребенком, Нои!
– Это не вина, мой друг. А горе. И тут есть разница. Я не хотел бы обладать вашим искусством, но тем не менее оно необходимо. В моем собственном времени у границ моей страны обитали дикие племена. Они устраивали набеги и убивали. Пендаррик их уничтожил, и мы все начали спать спокойнее. До тех пор, пока человек остается охотником-убийцей, будет существовать нужда в воинах вроде вас. Я могу носить свои белые одежды и молиться без тревог. Зло облекается в черное. Но всегда нужны серые всадники, чтобы охранять границу между добром и злом.
– Мы играем словами, Нои. Серый цвет лишь более светлый оттенок черного.
– Или более темный оттенок белого. Вы чужды злу, Шэнноу. Вас томят сомнения в себе. И это вас спасает. Вот в чем опасность для Пастыря. У него нет сомнений – поэтому он способен сотворить страшное зло. Вот что стало причиной падения Пендаррика. Нет, вы в полной безопасности, Серый Всадник.
– В безопасности? Кто может надеяться на безопасность?
– Тот, кто ходит с Богом. Давно ли вы искали Его слово в вашей Библии?
– Слишком давно.
Нои протянул Шэнноу его Библию в кожаном переплете.
– Божьему человеку не может угрожать одиночество. Шэнноу взял Библию.
– Возможно, мне следовало посвятить свою жизнь молитвам.
– Вы пошли по уготованному вам пути. Бог использует и воинов, и священнослужителей. Не нам судить о его помыслах. Почитайте, а потом усните. Я помолюсь о вас, Шэнноу.
– Помолитесь о мертвых, мой друг.
Когда конь взвился на дыбы и был убит, Шэнноу спрыгнул с седла, больно ударился о землю, перекатился и встал на колени с пистолетами в руках. Грохот выстрелов, вопли напавших на него замерли. Шорох сзади! Шэнноу извернулся и спустил курок. Мальчика швырнуло в траву. Затявкал щенок, подбежал к мальчику и облизал его мертвое лицо.
– Какой ты мерзкий человек! – раздался голос. Шэнноу заморгал и обернулся. Совсем рядом стояли два молодых человека, Белые волосы, холодные глаза, – Это была случайность, – сказал Шэнноу. – На меня напали… Я не понял.
– Убийца детей, Линдьян. Как нам с ним поступить?
– Он заслуживает смерти, – ответил боле щуплый из двоих. – Тут и вопроса быть не может.
– Я не хотел убивать этого ребенка, – повторил Шэнноу.
Высокий в серебряно-черной тунике шагнул вперед.
Его рука замерла над рукояткой пистолета.
– Царь царей отдал повеление о твоей смерти. Йон Шэнноу. Хочешь ли сказать что-либо прежде, чем умрешь.
– Нет, – сказал Шэнноу, плавным движением доставая пистолет.
Пуля ударила его в грудь. Немыслимая боль, пистолет выпал из подергивающихся пальцев. Он рухнул на колени.
– Не следует дважды прибегать к одной и той же хитрости, старик, – прошептал его убийца.
Шэнноу умер…
И проснулся рядом с костром на склоне холма. Рядом с ним крепко спал Нои. Дул холодный ночной ветер. Шэнноу подбросил хвороста в костер и снова завернулся в одеяла.
Он стоял в середине арены. А вокруг сидели убитые им люди: Саренто, Веббер, Томас, Ломаке и много- много других, чьи имена он не помнил. На золотом троне сидел, откинувшись, ребенок, по белой тунике на груди расплывалось кровавое пятно.
– Вот твои судьи. Йон Шэнноу, – произнес голос, и вперед выступил высокий беловолосый воин. – Вот души убиенных.
– Они были плохими людьми, – заявил Шэнноу. – Почему им дано право судить меня?
– А что дает тебе право судить их?
– По делам их, – ответил Взыскующий Иерусалима.
– А какое преступление совершил он? – загремел его обвинитель, показывая на залитого кровью ребенка.
– Это была неосторожность! Ошибка!
– И какую цену ты заплатил за свою ошибку. Йон Шэнноу?
– Каждый день я уплачиваю ее огнем, жгущим мне душу.
– А какую цену за этих? – крикнул воин, кивая на детей, идущих по центральному проходу. Их было больше двадцати – черных и белых, ковыляющих карапузов и младенцев, девочек и мальчиков.
– Я их не знаю. Это обман! – сказал Шэнноу.
– Они были детьми Хранителей и утонули, когда ты утопил «Титаник». Какова цена за них, Шэнноу?
– Я не плохой человек! – закричал Взыскующий Иерусалима.
– По твоим делам мы судим тебя. Шэннау увидел, что воин протянул руку к пистолету.
Рявкнул его собственный пистолет, но в тот же миг воин исчез, и пуля пронзила грудь мальчика на троне.
– О Господи, только не во второй раз! – простонал Взыскующий Иерусалима.
Его тело дернулось, и он мгновенно пробудился. По ту сторону костра сидела львица со львятами. Едва он приподнялся и сел, как львица зарычала, встала и направилась в темноту. Львята неуклюже побежали за ней. Шэнноу развел костер поярче. Проснувшийся Нои потянулся и зевнул.
– Вы хорошо поспали? – спросил он.
– Давайте свернем одеяла и поедем дальше, – ответил Шэнноу.
Как всегда, когда Пастырь хотел помолиться в одиночестве, он пошел на гору, уходящую под облака. Его путь вел через Медвежий лес, но опасности его не устрашали. Когда человек идет говорить со своим Творцом, никто и ничто не может преградить ему дорогу.
На душе у него было тяжело, ибо люди отвергли его. Именно этого и следовало ожидать – ведь такова всегда судьба пророков. Разве не были отвергнуты людьми Илия, Елисей, Самуил? Разве не отреклись они от самого сына Божьего?
Люди слабы и думают только о том, как набить живот, да о своих ничтожных нуждах.
Точь-в-точь как в монастыре, где все время молятся, а дела не делают.
«Мир полон зла, – сказал ему настоятель. – Мы должны отвратить от него наши лица и молитвами славить Господа».
«Но мир создан Богом, настоятель, и сам Иисус просил нас быть для людей тем же, чем закваска для теста».
