— Возможно. Но драться я с тобой не стану. У нас обоих есть хорошие шансы подохнуть и так — как и у всех в этом городе. Как ты полагаешь, стоит делать Шегдару такой подарок?
— Твоя поганая жизнь ничего не стоит! Не будь ты дворянкой, я бы и меча о твою грязную кровь марать не стал!
— Это ты про имя ол Тэно? Так я и не дворянка. Я самозванка, нагло присвоившая титул. Начало преступной карьеры, так сказать.
Зрители зашумели, уже сообразив, что отреагировать на эту новость следует, но ещё не поняв, как. Начальник городской стражи ошарашено молчал, раскрывая и закрывая рот. Как и в прошлый раз, это было единственной причиной, почему он позволил ведьме договорить до конца столь длинную реплику.
— Ну, я пойду? — сказала Реана. Никто не ответил. Она аккуратно обошла л-Налвиха. Зрители держались поодаль. Спасибо. Ведьма обтёрла меч, убрала его, наконец, в ножны. Примерно на этом её и догнал л-Налвих всё так же с топором в руке и жаждой поединка во взоре. Реана посвятила всё свое внимание тому, чтобы спуститься по узким ступеням в проулок, не пересчитав ножнами всех камней. Ей не то что л-Налвиха видеть не хотелось, она и Раира встретила бы постной рожей за его неодобрительное молчание великого моралиста, да и Ликту не обрадовалась бы, который уж верно надавал бы ментальных подзатыльников за то, что не удосужилась надеть ничего прочнее кольчуги. На полпути барон отстал, поняв, что поединка ему не светит, и сочтя несолидным рубить ведьмин затылок. Метров через тридцать Реана вспомнила, что забыла Дайре. Понадеялась, что та уже догадалась вернуться в госпиталь.
За два квартала до своего поворота в Нижний город, Реана наткнулась посреди Храмовой улицы на группу дам в сопровождении слуг. Судя по тому, что были пешими, они возвращались из храма. Блистая многослойными одеждами разных оттенков зелёного и золотого [геральдические цвета Эрлони] и сложными головными уборами той же расцветки. Похоже, патриотизм вошёл в моду этим летом. Как минимум трём из семёрки модниц он откровенно не шёл. От дам пахло цветами и свежестью, и немного — храмовыми курениями. Походя Реана имела счастье отметить, с каким ужасом взирали на неё дамы. И сделала ещё шагов сорок прежде, чем понять: ужас мешался с брезгливой жалостью, обусловленный не репутацией ведьмы, а её внешностью.
Реана усмехнулась правым углом рта, не сочтя нужным подключить к усмешке глаза, брезгливо встряхнула кистью, на тыльной стороне которой тёмными полосами стягивали кожу кровь, грязь и ещё какая-то склизкая дрянь, обогнула свинью в луже и ускорила шаги.
В лазарете она первым делом привела в порядок меч, после содрала с себя успевшую местами засохнуть в картон одежду, выстирала её и ожесточённо вымылась сама — и, по дороге кинув что-то в рот, зашивала, отрезала, вправляла… Только поздно ночью, когда уже садилась убывающая луна, Реана легла лицом к потолку с чёрными морщинами щелей, прямо и напряжённо, в неживой и неудобной позе, и лоб был мокрым и холодным, а по вискам от глаз, приклеивая пряди к коже, текло горячее, пока лицо — спокойное, как посмертная маска, — гляделось в потолок. Она так и заснула, и видела во сне полуотрубленные пальцы, которые держались на сухожилиях или просто на кожице, видела не раны — дыры в животах, заткнутые обрывками грязных тряпок, видела топор, сочно вмазывающийся в голову, меч, косым ударом снизу отрубающий руку и ухо, копье, застрявшее в ноге свесившегося до земли мертвого всадника, вопящего человека под ногами и копытами, который кажется чёрно-белой картинкой немого кино: звука не слышно… Видела себя — в мёртвой белизне операционной, в заскорузлой от крови и грязи одежде, с мечом в руках, кромсающей чью-то ногу увлеченно и яростно. Сухожилия и кости прорубались беззвучно, как пластилин. И тихо зудели лампы дневного света на потолке. Потом бросалась в атаку со шприцем в одной руке и иголкой с шелковой ниткой — в другой, и орудовала иголками, как дерутся двумя ножами на улицах южного Кадара. И от любого касания иголки люди корчились и вопили. Видела лица: искривлённые омерзением рты, сморщенные лбы и нервные ноздри. Люди смотрели на неё и отворачивались. И это правильно, потому что она была чумной бактерией, непомерно громадной и отвратительной. Её вырастили в секретных лабораториях на питательной среде из кошачьей шерсти, философского камня и детской крови и прислали сюда в неподписанных конвертах, в виде белого порошка. Потому её следовало уничтожать знаком огня и нейтронными бомбами…
Проснулась Реана оттого, что её колотило, будто на морозе в мокрой одежде. Она лежала, скукожившись, сердце внутри отплясывало лезгинку.
Что я делаю! Боже мой, что я делаю?..
Что она делает — Хофо, дай мне разума! — что она делает со мною? Во имя пяти стихий, Реана!
Моя безумная!..
Реда?
— Я не стану отрицать своё прошлое! — смеётся левой половиной рта…
Пальцы, тонкие пальцы цвета гречишного мёда на илирском хрустале. Тонкие пальцы — смуглые, перемазанные кровью, на рукояти меча. Голые пальцы, потому что под её руку не нашлось перчаток, а сделать на заказ не успевали — да она и сама сказала: незачем.
Будь ты просто воительницей, подобно Охотнице или Лораге [Охотница — эпитет Наамы; Лораге — литературный персонаж, девушка-мстительница] — я бы принял это. Пусть ты даже ни капли не сходна с Ликанью, я стал бы для тебя Тарисом.
Блик солнца на загорелой щеке и прядь волос. Усмешка левым уголком рта и взгляд из-под брови. Вскинутое лицо, резкий профиль…
— Ии-хха! — бешеная скачка, и ты совсем рядом, словно оба подхвачены детьми Килре. Руки…
Руки, куда мгновенно, как влитые легли два ножа, едва шорхнула чья-то нога в тёмном проулке. Усмешка, холодная и безумная, когда твой удар пришёлся в шею кадарскому сотнику. Ты хуже, чем Шегдар, слышишь, любимая?.. Он — дворянин и рыцарь, пусть не во всём, но рыцарь. А ты убиваешь с удовольствием. И рвёшь порядок, установленный от начала мира и навеки…
Пусть не всегда внятна нам справедливость замысла, но это замысел Вечных!..
Так ли?..
Нет, Тиарсе пощади меня за эти еретические мысли! Даже и Тоа не отрицал высшего замысла! Не нам судить о нём и уж тем паче — не нам менять! Сама природа человека противится этой мысли… потому что, если она справедлива… я — не богопомазанный?.. Случайный человек, заброшенный на гребень власти?.. Без разума, без способности править… Что ж удивительного, когда меня принимают за героя, покуда глядят издали, а вблизи поражаются несходству…
Хэноар, тогда уж проще сразу сдаться Дракону!
Укрепить Лаолий, поднять Империю… Но если Вечные не следят за миром, зачем это всё? Зачем всё?! Кому это нужно? Если Кеил не слушает, как вспоминают павших живые, и не устраивает сообразно заслугам награду и воздаяние за Порогом… Зачем тогда бороться за добрую память по себе? Зачем тогда не стать хуже, чем Реда? Зачем? Если Вечным нет дела до мира! Если воздаяния и в посмертии нет! Если всё тленно, а справедливости нет!
Нет, клянусь пятью стихиями! Не должна эта ррагэи мысль дойти хоть до чьих ушей! Даже если она верна! Тем более — если она верна!
Реда… Грядущая разрушить мир, ввергнуть его в хаос, не оставив даже пепла, откуда заново родилась бы Айо, как однажды… Гибель мира и Вечных, Возродившаяся! Реана!
Реана… Запах солнца и твоих волос… Когда бы я оказался прав, и ты уничтожила Реду, какое было бы счастье…
…Ещё немного, и я начну подозревать, что убей ты себя тогда, в холмах Арнакии, вышло бы…
Нет. Нет, верно, обезумел и я, раз мысль, что ты убила бы свою душу, страшнее мысли о гибели мира. Тиарсе Всеблагая, прости и сохрани! Кажется, я и верно недостоин венца ол Истаилле: разум всё же проиграл сердцу.
А право, жаль, что Ликань и Тарис — только сказка.
С Ирденой в неё ещё возможно поверить. С Реаной — никоим образом.
Дни стеклись в неделю и растаяли утренней росой. Шегдар не спешил, разбив вызывающе просторный лагерь на холме за узкой полоской разрушенного Нового города. Строго говоря, не так вызывающи были размеры лагеря, как его роскошность. Шатры знати считали ниже своего достоинства
