Виссак ответил не сразу, помедлил:
— Мы знаем, что Лашома в Москве на чем-то поймали, и у Котова есть документальное свидетельство. Мы знаем, что Котов специально возвращался за этим документом в Лондон. Мы знаем, что документ достоверен. Мы знаем, что премьер-министр не разрешает напрямую предъявить Лашому обвинения. Говоривший сделал паузу, — На данной стадии больше и знать нечего.
— Похоже, будто кто-то тормозит расследование, — заметил директор.
— Да, похоже.
— Как же его оживить?
Виссак снова погрузился в молчание, потом произнес:
— Повидаюсь кое с кем. Может быть, хорошо организованная утечка информации…
Директор подождал конца фразы, но, поскольку собеседник ничего не добавил к сказанному, понял, что они ступили на скользкую почву и предпочтительно лишнего ему не знать.
— Действуйте осторожно, Виссак, — отдав такой приказ, директор успокоил свою совесть.
— А с чего мне действовать неосторожно? — собеседник был явно недоволен. Ждал одобрения — догадался шеф, наблюдая, как Виссак поднимается со стула, поворачивается на каблуках и выходит из комнаты — все чуть медленнее, чем требуют обстоятельства.
В тот же вечер Виссак отправился в район Менильмонтан и зашел в бар, который обычно посещали рабочие. Напротив него за столиком оказался неприметный коротышка в плаще. Оба заказали пиво. Коротышка достал блокнот и полез в нагрудный карман за авторучкой.
— Уберите это, — велел Виссак, — Написано должно быть только в газете, больше нигде.
Тот послушно убрал блокнот и отхлебнул пива. Он поспешил — вероятно, нервничал, и пиво потекло по подбородку. Лицо у него было невыразительное, как бы анонимное — лицо в толпе. Только глаза под густыми бровями необычные — светло-голубые, водянистые, глубоко упрятанные. В них сквозила кошачья настороженность и плохо скрываемая тревога.
— Субъект — Антуан Лашом, — сказал Виссак, — Следует задать ряд вопросов. Кинуть пробный шар. Но не на первой странице.
— Место в газете я не контролирую. Нештатников не спрашивают, куда помещать материал.
— А вы скажите своему издателю, чтобы не раздувал излишнюю шумиху. Дескать, факты не полностью проверены.
Журналист позволил себе нервный смешок, тут же, впрочем, подавленный.
— С каких это пор подобные доводы принимаются во внимание? Этот желтый листок…
— Мне известны все ваши газетные правила. Поговорите с Маваром. Скажите, что сможете продолжить тему, но только если будут соблюдаться ваши условия. То есть условия того, кто поставляет информацию. И он все сделает. Он же знает, откуда вы получаете свои данные.
— Так что за история с Лашомом, господин полковник?
— Как я уже сказал, надлежит задать несколько вопросов. Первый: почему сотрудники ДСТ следят за домом на авеню Виктор Гюго и что они ночь за ночью понапрасну караулят на Монмартре? Упомяните названия улиц вокруг площади Бланш. Поинтересуйтесь также, какой повод у контрразведки следить в течение целого месяца за Антуаном Лашомом. И, наконец, можете спросить, кого это он навещает в дешевых публичных домах, каких таких политиков?
Журналист молча кивнул.
— Затем вы зададите ещё несколько вопросов, не связывая — заметьте, не связывая их с предыдущими. Почему ничего больше не слышно о советском перебежчике Алексее Котове, который, как известно, располагает интригующей информацией о предательстве в высших эшелонах власти? Запишите имя: Котов Алексей.
— Я не забуду.
— Все, что нужно знать о нем, найдете в архиве газеты. Факты должны быть точны, но смаковать их не следует. Просто сухие факты. И выразите сомнение насчет сообщений, будто бы он переправлен в США.
— Хорошо, господин полковник.
— И еще, — Виссак подался вперед и осторожно, двумя пальцами ухватил собеседника за лацкан. Жест был оскорбителен, но журналист — его звали Моран — смолчал, — Если вся эта история примет дурной оборот и у вас начнут выпытывать источник сведений, ни при каких обстоятельствах не называйте меня. Никаких описаний или намеков. Ясно?
— Ясно, господин полковник. Я же всегда соблюдал нашу договоренность.
— В противном случае, — Виссак потянул за лацкан, вынудив собеседника наклониться, — всплывет история с мальчиком, которая ныне покоится в полицейском архиве Лилля. Это тоже ясно?
— Вполне, господин полковник.
Лацкан был отпущен и Моран нетвердой рукой схватился за пивную кружку.
— Значит, мы поняли друг друга, — заключил Виссак, — Я хочу, чтобы публикация появилась на этой неделе.
— От меня это не зависит.
— На этой неделе. Может, вы плохо расслышали, приятель? Вы что, теряете слух?
— Нет, господин полковник.
— Отлично. Это все. Можете идти.
Несколько минут спустя Виссак заплатил за пиво, вышел из бара и пересек улицу, направляясь в метро.
Статья за подписью Морана появилась в субботнем номере 'Пти галуа' в самом верху четвертой полосы. Редактор, с его безошибочным инстинктом выживания и обостренным нюхом на неприятности, разделил материал надвое. Заголовок был подан крупно: 'Тайна МВД. Почему сотрудники министерства следят за своим министром Лашомом?!!'. Вторая часть, касающаяся советского перебежчика, помещалась ниже, как бы отдельно, в особой рамке. Заголовок гласил: 'Куда исчез перебежчик, рассказавший о предательстве на самом верху?'. Связь между двумя этими материалами бросалась в глаза, однако юрист газеты заверил редактора, что она недоказуема, если дойдет до уголовного суда.
В качестве ещё одной меры предосторожности главный редактор велел отделу новостей подготовить негодующую статью в защиту репутации министра той самой репутации, которая оставалась в полном порядке, пока 'Пти голуа' не бросилась её защищать.
В субботу, когда все это появилось на страницах 'Пти галуа', Жорж Вавр позвонил Альфреду Бауму в Версаль и попросил явиться в контору к двум:
— Извини, что испортил твой обед. Ты знаешь, я бы не побеспокоил тебя без крайней необходимости.
— Знаю, конечно. Можешь сказать, в чем дело?
— Купи на станции 'Пти галуа'. Она скрасит дорогу.
Баум так и поступил: купил газетенку, прочел и до самого вокзала Монпарнас предавался мрачным размышлениям по поводу прочитанного. А также по поводу смерти Елены Котовой. О ней он сообщил Котову накануне, во время своего визита на улицу Лурмель, стремясь, насколько возможно, смягчить ужас происшедшего. Но Котов принял печальное известие на удивление спокойно. Шок — решил про себя Баум. Бывает такая реакция у некоторых, горе нахлынет позже. А для дела это весьма некстати, предстоит утешать его и выражать симпатию, в нашей работе нет времени на все это.
— Мне в самом деле очень жаль, — сказал он Котову, — Что я могу для вас сделать?
— Ничего, спасибо. Разве что закончить все эти шарады. Моя жена была прекрасная женщина, царствие ей небесное. Надо известить её семью в Свердловске.
— Сообщите мне необходимые данные.
— У вас они уже есть. Посмотрите записи бесед в Лондоне.
— Я позабочусь, чтобы её вещи доставили сюда.
— Благодарю.
И все.
Хладнокровный тип, — сказал себе Баум, когда поезд уже въезжал под своды вокзала Монпарнас.
