без омерзения смотреть, как ты жрешь эти пельмени. А потому мокнуть тебе в зловонной жиже до Страшного суда».
Дальше, дальше бредет Виталик за Данте и Вергилием. Круг четвертый. Скряги и расточители сшибаются стенка на стенку. Ему почему-то жаль и тех и других. Жизнь скупца и так безрадостна: отказываешь себе во всем, куска недоедаешь — и, здрасьте, получай в морду. А те, что с широтою и блеском раздают свое добро, вообще ему симпатичны (тем более что сам-то Виталик особой щедростью не страдал, скорее был прижимист). И вот их-то — на тебе — в четвертый круг на вечное поселение, со скрягами драться.
В круге пятом, где вязнут в болоте гневные, Виталик наконец усмотрел проблеск справедливого воздаяния. И впрямь удачная мысль: согнать всех хамов в одно место, где каждый может хорошо постоять за себя. Рви друг друга в клочья ко всеобщему удовольствию. Но дальше — зрелище, ранящее сердце. В огненных могилах шестого круга пылают еретики и атеисты. Среди них Эпикур. А скольким предстоит туда попасть!
Богатейшая коллекция мучеников собрана в круге седьмом. Как понял Виталик, сюда согнали разного рода насильников. Чтобы навести в этой зоне относительный порядок, пришлось растащить постояльцев по разным поясам. Кто там варится в кровавом кипятке? Так это ж Александр Македонский собственной персоной. Дионисий Сиракузский, злобный тиран. Поделом. Бич Божий Аттила, опустошитель Европы, — туда его. Секст Тарквиний, что вырезал целый город и довел до самоубийства несчастную Лукрецию. В тот же красный бульон швырнул бы Данте многие сотни мерзавцев, в коронах и без, с большим усердием вершивших насилие над ближним. А рядом, в соседнем околотке, томятся превращенные в сухие деревья насильники над собою — самоубийцы. Быть может, та же Лукреция. Увы! Тяготы жизни, потеря любимых, угрызения совести толкают наименее толстокожих из рода человеческого к страшному решению в отчаянной надежде на покой. Сострадания заслуживают они, не кары! Эх, Алигьери… В третьем, последнем, поясе — насильники над Божеством. Вид наказания — экспозиция обнаженного грешника огненному дождю. За богохульство! Не мелочно ли со стороны Всеблагого, Всемогущего, Всевсякого?
Чем глубже спускается Виталик, тем тяжелее, по мысли Данте, грех.
В круге восьмом казнятся обманщики — это что же, обман гнуснее насилия? Здравый смысл восстает: Виталику ведь тоже ворюга милей кровопийцы. Обманщики распиханы по рвам и траншеям. Обольстителей и сводников бичуют бесы. Туда каким-то чудом попал Ясон, который, как показало углубленное изучение его жизненного пути, до встречи с Медеей обольстил лемносскую царицу Гипсипилу. Мелькают щели с льстецами, влипшими в зловонный кал, продавцами церковных должностей, чьи пятки прижигают черти, прорицателями — скрученными и пораженными немотой. Наказали последних остроумно: повернули лицом к собственной спине и лишили речи. Дескать, непостижимо будущее. Долой прогноз. А вот изо рва ползет запах бора в знойный июльский полдень. То мздоимцы плавают в кипящей смоле. В свинцовых мантиях плетутся лицемеры, топча распятого тремя колами главного из них — Каиафу. Почему причтен сей клирик к лицемерам? Разве не верил он вполне искренно, что смерть Иисуса убережет от гнева римлян весь народ иудейский? Однако — дальше, дальше спешит Виталик, поспевая за парой гениев. Вот Одиссей и Диомед, заключенные в огненные оболочки, — приговор военной хитрости. Долой разведку, да и всю «науку побеждать». В толпе клеветников, которых треплет лихорадка, раздувает водянка, мучит чесотка, мелькнула обезумевшая от страсти жена Потифара, возведшая напраслину на Иосифа и тем, по капризному решению судьбы, обеспечившая его взлет к славе. В искромсанном теле с зияющим нутром (казнь для зачинщиков раздора) Виталик узнает Магомета — и теряется… Эк хватил Данте! Самого Магомета в ад определил… М- да, политкорректности ни на грош.
И вот они в последнем, девятом, круге, где собраны предатели всякого разбора. Трудно не согласиться, что предательство являет собой довольно мерзкую сферу в богатой гадостями практике человеческих отношений. Обмануть доверившегося — за это положено вмерзание в лед по шею. Но сколь различными оказываются люди, объединенные таким приговором. Вот четверо, о которых Виталик хоть что- то слышал. Ганелон, погубивший Роланда, — с ним все ясно. Типичный предатель военного типа, одна из гнуснейших разновидностей. Не принуждаемый к измене ни пытками, ни угрозами, ведомый одною злобой и завистью. Там ему, в ледяной глыбе, и место. А вот три самых, по мнению правоверного католика и почитателя власти, страшных грешника, терзаемых Люцифером: Брут, Кассий, Иуда. Тут мы, решил Виталик, воспитанный во вполне советской традиции, вступаем в сложные отношения с историей. Брут и Кассий — убийцы? Да. В позднейшей терминологии — террористы? Пожалуй. Но и — тираноборцы. Как тут быть с Якушкиным, который «казалось, молча обнажал цареубийственный кинжал»? С Каховским, застрелившим генерала Милорадовича? Каракозовым? Желябовым? Перовской? Много лет спустя изрядно постаревший Виталик уже был склонен считать их злодеями, а в те далекие времена его неразвитый ум в сговоре с еще менее развитой душой чуть ли не приветствовал все эти «убийства с благими намерениями».
С Иудой еще сложнее. От Иуды как символа предательства Виталик смело и холодно отворачивался. Но символ не страдает в преисподней. Там его муки просто обозначены. Иное — Иуда-человек. Молодой фанатичный парень из маленького галилейского городка, глубоко верующий в загробное воздаяние каждому по делам его. И открывающий Иисусу двери в вечное блаженство после короткого страдания, а себя обрекающий на вечные же страшные муки. Абсурдно полагать, что предательство Иуды объясняется жадностью. Да он мог просто уйти с общинной кассой, положив в карман куда больше тридцати сребреников. Вот и приходится задуматься, кто, собственно, искупает вину рода человеческого — учитель или ученик? Похоже, Виталик позаимствовал эту мысль у Борхеса, но забыл об источнике и принял за собственную.
Однако пора вернуться.
И все же, все же, все же. «Быв же спрошен фарисеями, когда придет Царствие Божие, отвечал им: не придет Царствие Божие приметным образом, и не скажут: “вот, оно здесь”, или: “вот, там”. Ибо вот, Царствие Божие внутрь вас есть». Книга, где такое написано, может себе позволить обойтись без юмора, думал Виталик. Да и толкователи этой книги не всегда слишком строги. «Возлюби Бога и поступай как хочешь», — предлагал Блаженный Августин.
Но настораживающие моменты множились. Он, скажем, был твердо убежден в нравственном превосходстве трудолюбивой Марфы перед Марией. «Дети Марфы», как определил этих тружеников Киплинг, вызывали его участие, и унижение этой женщины отвращало от приятия каждого слова Писания за непреложную истину. Здравый смысл восставал. Тот же здравый смысл и опыт жизни говорили: разве не следует думать о благополучии семьи, детей? Неужто разумная расчетливость дурна? А эти-то в одну дуду: «Не тужи о завтрашнем дне… Кто имеет хлеб в корзине и вопрошает: “Что буду я есть завтра?” — тот принадлежит к маловерным». И это пишут рассудительные евреи в Талмуде! И евангелические птицы как образец для подражанья… Нет, все это не убеждало Виталика. Но, парадоксально, здравый же смысл подталкивал к признанию Верховного Существа: вот обнаружил Эйлер, что Е
1?84-1=9
12?8+2=98
123?8+3=987
1234?8+4=9876
12345?8+5=98765
123456?8+6=987654
1234567?8+7=9876543
12345678?8+8=98765432
123456789?8+9=987654321.
И в то же время — разве верховному существу, творцу подобных чудес красоты, нужны рабы? Это ж унизительно — принимать знаки преданности, облеченные в раболепную форму Или «рабы Божьи» — порождение церковной ритуальной лексики? Иерарх, моющий ноги нищему, — этот символ Виталик принимал, а вот целование рук, туфель и проч. у священников… Коли связь с Богом осуществляется
