Санки, козел, паровоз

ответ увеличивался объем производства. Строили склады. Транспорт едва справлялся с перевозкой вееров и слоников… Стали расхватывать бритвы, пуговицы — а вдруг? Волна ажиотажного спроса прокатилась по Европе. Управление по обеспечению — или что там у них — в панике. Хмурые лица… Потные загривки осушаются бумажными салфетками. Трезвон: дайте, дайте… Вот уже расчески заканчиваются… Атам и балки. Швеллера, уголок, кирпич, цемент, прокат… Фонды, лимиты… Но тут положение спасает Кекс. Он предлагает закрыть само Министерство обеспечения. Истерические волны улягутся сами…

Но без Алика дело не шло. И такая вдруг взяла Виталика тоска, что он плюнул и бросил этот рассказ, едва начав…

Тем более в это время его головушку стал занимать совсем другой сюжет. О, это будет рассказ- цепочка: один герой, скажем, мальчуган, бежит по городу (пусть за ним гонится жестокий отчим), страшно и горько, а ну как догонит, сюда, сюда, в этот проулок за цветочной лавкой. Оставим ребенка, пусть себе бежит, авось злой мужик отстанет, а сами заметим, что из лавки вышла… э-э-э… девушка с букетом, пусть, пионов, дело, стало быть, летом, июль, жара несусветная, ошметки тополиного пуха, идет она себе домой, чихает, поллиноз называется, припухлое от аллергической отечности хорошенькое личико, а вот библиотека, там, в прохладном помещении, средних лет потрепаный мужчина листает книгу — о, это стихи. «Звенела музыка в саду таким невыносимым горем. Свежо и остро пахло морем…» О море, море, кто тебя усеял… Через пару километров возникает настоятельная нужда закольцевать сюжет, и мы приходим к злому отчиму, который гонится за мальчиком, и выясняем, что же его так ожесточило. Подсказал это Виталику молодой человек, вовсе в этой гонке не участвовавший, — Иван Коваленко, Ян Ковальский, Джон Смит, Йоганн Шмидт, Жак Марешаль и как его там… Джованни Ферайо.

Ну а сам? Сам-то он что-нибудь придумал? Разве вот такое немудрящее: получив приговор врача, герой обходит друзей и врагов, кого любил и перед кем виноват, прощается, кается, душу открывает… Слезы, сопли. А врач-то ошибся… И как дальше жить — голому? Но ведь и это наверняка кто-то написал…

Время, начинаю, память коротка, от веков минувших и поныне оживляет прошлое строка, не запишешь — порастет полынью. И теперь, как много лет назад, люди пьют полей полынных горечь, горы незаписанного горя, как и много лет назад, стоят. Ну и так далее. В ожидании последнего — постоянного места жительства. Тише, тише… Но мы-то знаем, что в конце не многоточие, а точка.

Ах да, забыл, эту самую главу ПО НАПРАВЛЕНИЮ К ДРУГУ пора, видимо, кончать. Новую надо назвать как-то. Пусть будет

Виталий Затуловский (продолжение)

А ходить в Пушкинский продолжал, чаще один — Умный Алик норовил убедить, на чем-то настаивал, выстраивал картины и художников по степени величия… Теперь уже не только импрессионисты и пост- притягивали, бродил Виталик и в иных залах. Правда, обилие Рейсдалей сбивало с толку и не сразу отличал, скажем, Якова Исааковича от Соломона Яковлевича. Но на какающую собаку в «Зимней сцене» Ваувермана мог смотреть долго. Тем более что там ее не было. Это уже из поздней жизни — выставка «малых» голландцев. Но все время недоумевал — неужели вот так, без толчков извне, без кодирования всей историей, можно действительно понимать, что — велико, а что — так себе? И осознал бы он величие, скажем, Моны Лизы, увидев ее проездом в зальце провинциального музея, за подписью какого нибудь Пьетро Пьетрини, пробегая мимо и торопясь заглянуть в буфет до отхода поезда?..

И как это люди буквально из ничего делают шедевры?

Или вот литература. Убить, спасти, осчастливить, ужаснуть, привести в восторг, рассмешить, довести до слез — цепочкой слов. Абсурд. Повзрослев, Виталик сделал ряд наблюдений. Вот, скажем, завораживала его манера письма столетней а то и более летней давности. Когда пальто строили, а тесто творили. Когда можно было прикорнуть в уголок, но никак не в уголке. Он в письмах пытался схватить этот стиль, и, хотя уловил несколько нехитрых приемов перевода то рваной, то унылоштампованной современной речи в неспешную, основательную, благостную, кучерявую, какой пользовались век назад, — заменить «болеть» на «хворать», «мерзнуть» на «зябнуть», «иди» на «ступай», — дальше подобных мелочей дело не пошло. Или вот: «нарочно» вместо «специально». Но забавляться словами полюбил, восхищался их тайнами и терпеливо сносил их обманы. Простое английское window оказалось с секретом: стащив идею у скандинавов, англичане нарекли «окно» словосочетанием «глаз ветра», то бишь wind eye, которое потихонечку превратилось в одно слово. Виталик поскреб темя и заключил, что и русские «окно» и «око» небось в родстве. А свойственная словам лживость огорчила его еще в нежном возрасте. В самом простом варианте это было так: голландский сыр оказывался вовсе не из Голландии, а венгерская ватрушка — не из Венгрии. Пытался понять кое-какие правила словесных игр. Скажем, если сравнить яичницу с солнцем — не веселит, скучновато и плоско, а если солнце с яичницей — уже интересней. Забавы вроде «Алый бархат вечереет, горделиво дремлют ели» занимали его недолго, но зависть, что грызла Виталикову печень сызмальства, он распространял и на словесные изыски. Ну почему не он, а Набоков раскопал такой редчайший феномен: изменяя (добавляя или отнимая) одну букву, мы получаем цепочку английских слов crow — crown — cow — и точно таким же манером в русском получаем их перевод: ворона — корона — корова! И не ему пришла в голову удивительная фраза: «Коси, косой, косой косой». От расстройства Виталик перестал играть в слова на целый месяц.

То обстоятельство, что седого и практически лысого (такое, знаете, сочетание) Виталика удручает нынешнее обращение с великим и могучим, уже нашло отражение в безответном письме Алику У. Конечно, все его претензии в письмо не влезли. Вот услышит он «приколись по-кислому» — и очень огорчается, а если «миксуй по жизни» — то вообще замыкается в себе, мрачно бродит по квартире и вместо обычных ста пятидесяти наливает все двести. Как-то он признался молодой, обворожительной и весьма образованной (разные языки превзошедшей) даме, что от выражения «Маша зажигает на танцполе» у него одновременно поднимается кислотность, зудят ладони, ломит поясницу и пища настойчиво стремится покинуть организм всеми доступными путями. На недоуменный и весьма заинтересованный взгляд блестящих глаз он ответил скучным бормотаньем. По его сведениям, мол, зажигать — глагол переходный. Спичку там, или свечку, или, на худой конец, любовь, даже страсть — зажечь можно, а вот так, зажигает — и все? Да и легитимность слова «танцпол» вызывает у него б-а-а-а-льшие сомнения… Глаза дамы потухли. И вольно ж ему так огорчаться? А как упадет его взгляд на перечень услуг современной парикмахерской? От «нейл-дизайна» одной диареей не откупишься. Бедный, трепетный, нежный, чувствительный Виталик. Его мучило сознание, что в какой-то конторе могут трудиться «некреативный» креативный и «неисполнительный» исполнительный директоры. Зато его всегда радовали неожиданные находки в самых, казалось бы, простых строчках. Скажем, «десятый наш десантный батальон». Эти «дес-дес» случайные? Или Булат Шалвович, хмуря брови, выдумывал их за письменным столом? А еще его зачаровывали сравнения, он таял от удовольствия, когда читал, что в крике осла слышалось отчаянье трубача, не прошедшего конкурс для музыкантов Страшного суда. Или: музыка была вязкой, как слюна после наркоза…

Слова, слова… Давным-давно, ребенком малым, он был смущен историей с Александром Матросовым, который закрыл собой амбразуру дзота. С «амбразурой» особых сложностей не возникало — слово красивое, звучит благородно, по-иностранному, приводит на память доктора Амбруаза Паре, ну все помнят, «Королева Марго», врач Карла Девятого, то-ce… Сложнее с дзотом. Кто-то сказал ему — уж не отчим ли Анатолий, главный консультант по военным вопросам, — что это расшифровывается как «долговременная зенитная огневая точка». Но ведь ствол зенитного пулемета направлен вверх, разве не так? Какая-то нескладуха была с этим дзотом — ну стрелял он в небо, зачем и как его грудью-то… С этим представлением дожил Виталик до преклонных лет — не то чтобы неразгаданная тайна постоянно его мучила, но все же какой-то душевный неуют оставался. И только недавно узнал, что дзот — это деревянно-земляная огневая точка. Во как. Все стало прозрачно. Век живи…