западной цивилизации, и это то же самое, что мы в других терминах выразили, когда сказали, что, в противоположность восточным цивилизациям, она не является традиционной То, что мы называем традиционной цивилизацией, есть цивилизация, покоящаяся на принципах в истинном смысле слова, т. е. в ней интеллектуальный порядок доминирует над всеми остальными, все из него следует прямо или опосредованно, а когда речь идет о науках или социальных институтах, то это, в конечном счете, лишь вторичные, случайные и подчиненные приложения чисто интеллектуальных истин. Таким образом, возвращение к традиции или возвращение к принципам реально есть одно и то же; но, очевидно, что надо начинать с восстановления познания принципов, там, где оно было утрачено, прежде чем думать об их приложении; не может быть вопроса о восстановлении традиционной цивилизации во всей целостности без овладения изначальными и фундаментальными данными, которыми следует руководствоваться. Хотеть действовать иначе означает вносить еще большую путаницу туда, где предполагают от нее избавиться, это означает непонимание того, чем является традиция по своей сущности; таков случай всех изобретателей псевдотрадиций, о которых мы упоминали выше; и если мы настаиваем на столь очевидных вещах, то нас к этому обязывает состояние современной ментальности, так как мы знаем, насколько сложно достичь того, чтобы она не переворачивала нормальные отношения. Люди с самыми наилучшими намерениями, если они обладают чертами такой ментальности, то даже вопреки им самим и при провозглашении себя ее противниками, очень даже могли бы соблазниться и начать с конца, т. е. просто поддаться тому особому головокружению от скорости, охватившей весь Запад, или же захотеть сразу же получить те видимые и ощутимые результаты, которые являются «всем» для современных людей, настолько их ум, в силу того, что он повернулся к внешнему, стал неспособным постичь что-либо другое. Вот почему мы так часто повторяем, рискуя наскучить, что прежде всего надо поместить себя в область чистой интеллектуальности и что никогда ничего не сделать важного, если не начать с этого; и все, что относится к этой области, хотя и не поддается чувствам, имеет гораздо более громадные последствие, чем то, что зависит только от случайного порядка; может быть, это трудно понять тем, кто к этому не привык, но тем не менее это так. Только не надо смешивать чисто интеллектуальное с рациональным, универсальное с общим, метафизическое познание с научным; по этому поводу мы отсылаем к объяснениям, которые мы уже дали в другом месте[27], и мы не думаем, что нам следует извиняться, так как бесконечное и ненужное воспроизведение одних и тех же размышлений будет излишним.Когда мы говорим о принципах в абсолютном смысле (безо всякой спецификации) или о чисто интеллектуальных истинах, то речь идет всегда об исключительно универсальном порядке; это область метафизического познания, познания самого по себе сверхиндивидуального и сверхрационального, интуитивного, а вовсе не дискурсивного, независимого от всякой относительности; надо также добавить, что интеллектуальная интуиция, которой достигается такое познание, ничего общего не имеет с той инфрарациональной интуицией, присущей сентиментальному, инстинктивному или чисто чувственному порядку, которая только и рассматриваются современной философией. Естественно, концепция метафизических истин должна отличаться по своей формулировке, в которой может принять участие и дескриптивный разум (при условии что он принимает прямое отражение чистого и трансцендентного интеллекта), чтобы по мере возможности выразить эти истины, которые безгранично превосходят его области и значение, и которым, по причине их универсальности, любая символическая или вербальная форма всегда может давать только неполный, несовершенный и неадекватный перевод, пригодный, скорее, чтобы служить «опорой», чем действительно передать то, что, по большей части, является само по себе невыразимым и непередаваемым, что может быть «принято» только прямо и лично. Напомним, наконец, что если мы и придерживаемся термина «метафизика», то исключительно потому, что он лучше всего подходит из всего того, что западные языки предоставляют в наше распоряжение; если философы стали применять его к совершенно другим вещам, то путаница идет с их стороны, а не с нашей, потому что только этот смысл, который мы имеем в виду, согласован с этимологическим словообразованием, путаница же, происходящая от их полного незнакомства с истинной метафизикой, совершенно аналогична тому, что мы отмечали выше. Мы вовсе не считаем, что должны учитывать эти неправильности языка, достаточно предохранить от ошибок, которым они могут дать место; раз мы приняли все нужные предосторожности в этом отношении, то мы не видим никакой серьезной помехи, чтобы пользоваться таким словом; мы не любим прибегать к неологизмам, когда это не является настоятельно необходимым; наконец, во многих случаях можно избежать затруднения, если позаботиться с наибольшей точностью зафиксировать смысл используемых терминов, это лучше, конечно, чем изобретать запутанную и сложную терминологию ради удовольствия, в согласии с обычаем философов, придающих себе, таким образом, задешево блеск оригинальности. Если кто-то считает это наименование «метафизика» неудобным, то можно еще сказать, что речь идет о «познании» по преимуществу, без эпитетов, а у индусов, действительно, другого слова для обозначения этого нет; но мы не думаем, что для европейских языков использование этого слова само по себе может устранять недоразумения, потому что его привыкли применять, к тому же без всяких ограничений, также и к науке и к философии. Таким образом, мы будем продолжать просто говорить о метафизике, как мы это всегда делали; мы надеемся, что не сочтут бесполезным отступлением разъяснение о том, что мы, по возможности, всегда стараемся говорить ясно, что только по видимости отдаляет нас от предмета нашего рассмотрения.
Именно по причине самой универсальности принципов согласие должно быть легко достижимым, причем совершенно непосредственным образом: их понимают или не понимают, но как только их поняли, то уже нельзя не придти к согласию. Истина одна, и для познающих ее она открывается одинаково при условии, разумеется, что ее действительно и достоверно познают; а интуитивное познание не может быть иным, нежели достоверным. В этой области оказываются вне и над всякой частной точкой зрения; различия заключаются всегда не в самих принципах, а в более или менее внешних формах, что является лишь вторичной адаптацией; можно даже сказать, что речь здесь идет о «неформальном» по своей сути. Познание принципов строго одно и то же для всех людей, которые им обладают, так как ментальные различия могут затрагивать лишь то, что относится к индивидуальному, следовательно, случайному порядку, они не достигают чисто метафизической области; несомненно, каждый будет по-своему выражать то, что он понял, в той мере, в какой он сможет это выразить, но тот, кто на самом деле понял, всегда будет признавать за внешним разнообразием выражений единую истину, это неизбежное разнообразие никогда не будет причиной несогласия. Однако, чтобы видеть сквозь все множественные формы скорее то, что они более скрывают, чем то, что выражают, надо обладать истинной интеллектуальностью, ставшей совершенно чуждой для западного мира; трудно поверить, насколько тогда покажутся пустыми и ничтожными все философские дискуссии, касающиеся в гораздо большей степени слов, нежели идей, даже если идеи там не полностью отсутствуют. Для того, что является истинами случайного порядка, множественность применяемых там индивидуальных точек зрения может дать место реальным различиям, которые, впрочем, не являются, с необходимостью, противоречиями; ошибка систематических умов состоит в том, что они признают законной только свою собственную точку зрения и объявляют ложным все то, что ей не соответствует; но когда различия становятся реальными, но еще примиримыми, согласие может перестать быть непосредственным, тем более что каждый, естественно, испытывает некоторое затруднение занять точку зрения других, его ментальная конституция не может без отвращения пойти на это. В области принципов ничего такого нет, и в этом находится объяснение того видимого парадокса, что самое высокое в какой-нибудь традиции может одновременно быть и самым доступным для понимания и усвоения, не зависимо от рас и эпох, только при условии достаточной способности понимания; это свободно от всяких случайностей. Напротив, для всего остального, а именно, для «традиционных наук», нужна специальная подготовка, в общем, довольно трудная для тех, кто родился не в создавшей эти науки цивилизации; только потому, что речь идет о случайных вещах, сюда привносятся ментальные различия; наиболее подходящий способ, которым люди определенной расы рассматривают вещи, вовсе не является подходящим в той же мере для других рас. В данной цивилизации можно увидеть, в этом ряду, различные способы приспособления в соответствии с эпохами, состоящие, однако, лишь в строгом развитии содержащегося в принципе фундаментального учения, который, таким образом, становится явным, чтобы отвечать на нужды определенного момента, но никогда нельзя сказать, что какой-то новый элемент привнесен сюда извне; если речь заходит о традиционной цивилизации, то здесь уже не будет ни чего-то большего, ни иного.
В современной западной цивилизации, напротив, принимаются во внимание только случайные вещи, и рассматриваются они, поистине, беспорядочным способом, потому что там отсутствует направление, открываемое только чисто интеллектуальной доктриной, к которой ничего нельзя добавить. Разумеется,
