волнам».
Положив руки им на плечи, бедуин подтолкнул их под колени, заставив лбами прижаться к песку. Потом с помощью мягкого птичьего пера он разлепил им губы и мягко подтолкнул в их выжженные рты пюре из чечевицы. Необходимо было выждать какое-то время, чтобы языки и нёбо авиаторов увлажнились и вернулись в нормальное состояние, чтобы они могли проглотить глоток воды, а не расколоть мембраны слизи и умереть. Когда, наконец, через отмеренный срок, показавшийся беднягам вечностью, араб дал им воды, ему приходилось несколько раз отбрасывать их головы от чаши, иначе несчастные упали бы лицом в воду.
Истощенных, но возвращенных к жизни авиаторов погрузили на спину верблюда и отвезли к лагерной стоянке, откуда к вечеру их взяли с собой вооруженные бедуины и отвезли на фабрику по производству соды близ солончака, которой управлял швейцарский инженер. В полночь они были уже в Каире.
В Париже день ото дня росло беспокойство. Друзья Сент-Экса, зная, что Консуэла оставалась в «Пон- Руайяль», начали собираться в вестибюле гостиницы. Все кресла были скоро заняты журналистами, дежурившими там день и ночь. Пишущий для «Энтранзижан» Пейроне де Торрес, воздухоплаватель и корреспондент газеты, утверждал, будто за два дня до взлета Сент-Экзюпери объяснил ему, что планирует сделать перелет на расстояние 3300 километров, от Бенгази до Багдада. Если он все понял правильно, то самолеты, отправленные англичанами и египтянами, могли искать пропавших не в том районе. Если самолет разбился, это была уже третья авиакатастрофа за последнее время; два летчика (Пьер Фарабод и Теодор Клейн) только что погибли близ Хайфы в отчаянной попытке в последний момент завоевать приз за перелет Париж – Тананарифе, в то время как пилот скоростного самолета для дальних полетов, «Город Хартум», принадлежащего «Империал эйрвэйз», оказался единственным выжившим в аварии, вызванной внезапным отказом всех трех двигателей, случившимся на расстоянии двух миль от Александрии.
К собравшимся в «Пон-Руайяль» теперь присоединилась взволнованная Мари де Сент-Экзюпери, приехавшая из Канн, чтобы побыть с невесткой. Но прошла среда, встретили Новый год, и рассвет четверга не принес новостей. Жозеф Кессель, Жан-Жерар Флери, Гастон Галлимар, Ивонна Лестранж и множество других продолжали прибывать в переполненный вестибюль гостиницы, с удивлением обнаруживая, сколько у Сент-Экзюпери хороших друзей, которые лично никогда не встречались. От непрерывного потока телефонных звонков оператор коммутатора пребывал в постоянном раздражении. В четверг утром Консуэла, в сопровождении кого-то, отправилась к ясновидящей, некоей мадам Лус Види, которая, осмотрев плащ Антуана, сообщила ей, что ее муж жив. Его самолет разбился, но он не пострадал. И она получит о нем известие в течение суток. Его подобрал караван, он совсем измучен, и, тут она добавила последний штрих: «Я вижу его в гамаке». Поздним вечером вестибюль «Пон-Руайяль» гудел больше обычного, и тут, вскоре после полуночи, пришли новости из Каира, что Сент-Экзюпери нашли. Театрально вскрикнув, Консуэла упала без чувств в поддержавшие ее руки удачно вставшего рядом репортера. Она пришла в себя вовремя, как раз чтобы подбежать к телефону и услышать голос ее Тонио.
– Papou! – кричала она в трубку. – Papou!.. Это слишком хорошо, чтобы быть правдой!
– Mon poussin[11] – ответил он, – я сам едва верю, что я все еще жив… Пришли мне какие-нибудь рубашки, – сказал он на прощание, – мне нечего надеть.
Отчаяние сменилось дикой радостью, и незнакомые до того люди, встретившиеся впервые час или два назад, отправились в ближайшие апартаменты, и оживленная беседа и хриплое пение, продолжавшиеся несколько часов, лишили многих соседей сна.
Когда Сент-Экзюпери очнулся в Каире после долгого сна, он с удивлением увидел вокруг себя белые простыни, подействовавшие на него как бальзам. Луч солнца, льющийся сквозь стекло окна, больше не грозил смертью, и мед, который он мазал на хлеб, имел приятный вкус нектара. Но больше всего его тронула телеграмма, пришедшая от его сестры Габриэллы: «Sommes tellement heureux»[12].
В офисе «Энтранзижан» новость о спасении Сент-Экзюпери встретили с явным облегчением. Журналисты принимали долгое и относительно дорогое для них участие в этом рискованном и азартном предприятии, в этом рекордном «рейде», и, хотя оно едва не закончилось бедой, кое-что, по крайней мере, можно было теперь выжать из этого крушения. Обмен телеграммами с Каиром подтвердил, что Сент- Экзюпери покинет Египет через пару дней на «шампольоне», и, согласно достигнутой договоренности, «Энтранзижан» получил исключительные права на его отчет о своих приключениях. Телеграмма достаточно успокоила Рене Деланжа, главного редактора, но не его заместителя, Жака Мейера. Знакомый с томной апатией Сент-Экса, он настаивал, чтобы репортаж Антуан написал еще там, на месте, и чтобы он поступил немедленно, как в «Пари суар» из Москвы. Иначе только небо знает, когда Антуан напишет! В тот самый момент, как его нога ступит на парижскую мостовую, его начнут осаждать, уговаривать и соблазнять сотней и одним очередным безумием, и ничего от него уже не добиться.
Жан Антуан, репортер первой радиостудии Франции и сын известного французского директора театра Андре Антуана, был направлен в Каир с указанием запереть Сент-Экса в гостиничном номере и не позволять ему отплыть домой, пока он не закончит свой рассказ. Название, в результате выбранное для репортажа, состоявшего из пяти статей, «Песчаная тюрьма», возможно, во многом обязано своим появлением этому насильственному заточению в Каире, которое продолжалось две недели. «Шампольон» приплыл из Александрии без Сент-Экса, чье гардеробное бедствие только отчасти облегчил пакет, наконец-то полученный от жены и содержащий одну белую рубашку к вечернему костюму. Ах, Консуэла! О чем она думала? О том, что рубашка понадобится ему для представления ко двору короля Фуада?
Другой пароход, «Кавсер», доставил наконец Сент-Экзюпери в Марсель 20 января, через два дня после смерти Редьярда Киплинга и за день до смерти короля Георга V. Консуэла встречала его там вместе с репортерами и фотографами, толпившимися вокруг с блокнотами и карандашами и магниевыми вспышками. Раздутые ноги Антуана все еще обматывали бинты, и свое заявление для прессы он диктовал со скамейки на прогулочной палубе.
Вскоре после своего возвращения в Париж он позвонил Анри Жансону, кто также посылал ему телеграмму в Каир, выражая радость по поводу его спасения.
– Алло, Жансон? – начал он. – Это Сент-Экс… Сделай мне одолжение…
– Конечно. Ты где?
– В «Дё маго». Я буду ждать тебя.
Когда Анри появился в кафе, Сент-Экзюпери был там с другом, с которым он вежливо распрощался, чтобы поговорить наедине с Жансоном.
– Ну, что случилось? – спросил Анри.
– Видишь ли… Я хотел бы, чтобы ты проводил меня домой… Я не смею возвращаться… Только подумай, я задолжал плату за два квартала… И не знаю, как меня встретит консьержка… Но если она увидит нас вместе, она не посмеет сильно гневаться… Иначе…
– Ты хочешь сказать, что не видел свою консьержку с тех пор, как вернулся?
– Уфф… Конечно нет!
– Бедолага! В течение шести дней все газеты пестрят заголовками о тебе. Твоя консьержка… Да она бросится тебе на шею, обнимет тебя, предложит кофе! Пошли, сам увидишь!
– Возможно… Но пойдем со мной все равно, никто не знает…
«И таким образом, – вспоминал позднее Жансон, – Сент-Экс, победивший жажду, отчаяние, пустыню, физические страдания, несколько раз рисковавший жизнью, о чьих подвигах и таланте писали все газеты, пестря огромными заголовками, просто и по-человечески боялся встречи с консьержкой».
Все прошло точно так, как предсказал Жансон. Но один вопрос продолжал беспокоить его самого.
– Скажи, Тонио, почему ты выбрал именно меня в качестве провожатого на встречу с консьержкой?
– Во-первых, ты – единственный человек, с кем можно говорить на эту тему… Ну а еще…
Сент-Экзюпери сделал паузу, затем добавил:
– Если бы я обратился к кому-нибудь другому, он, возможно, предложил мне деньги, ну и… Учитывая, что…
– Я слушаю…
– Ты не смог бы этого сделать, даже если бы хотел.
Глава 15
