политике, которая обеспечивала бы свободный выход товаров на мировой рынок.
Тяжелой промышленности нужно как раз противоположное. Она является сторонником «автаркии». Ей нужны запретительные таможенные пошлины, защищающие внутренний рынок для нее; ей нужна внешняя и внутренняя политика, подливающая масло в международный огонь и, следовательно, увеличивающая заказы военного министерства на вооружения и субсидии министерства финансов; она нуждается также — и это особенно важно — в саботаже платежей по международным долгам, саботаже, который подрывает экспортную промышленность, но делает государственное казначейство способным давать субсидии тяжелой промышленности, в то же самое время «ликвидируя» частные долги тяжелой промышленности.
Ведь экспортная промышленность может покрыть свою текущую задолженность выручкой от экспорта и накопленными ранее запасами наличных денег, а тяжелая промышленность, исчерпавшая все свои заграничные кредиты на огромные военные предприятия, нуждается в иностранной валюте. В результате резкое расхождение между интересами тяжелой промышленности и интересами обрабатывающей промышленности во всех сферах государственной политики, в международной политике, внутренней политике, торговых отношениях, финансах, международном обмене, аграрной политике, военной политике и т. д.
Пока условия торговли нормальны, т. е. пока мировой рынок не испытывает особых потрясений от кризиса и, следовательно, экспортная промышленность не имеет крайних затруднений, до тех пор это противоречие интересов не обостряется; оно существует в скрытом состоянии и остается на практике без последствий. Но как только со всей силой разражается кризис внешней торговли, становящийся все более острым — эти противоречия интересов делаются такими ожесточенными и такими жгучими, какими могут быть только капиталистические взаимоотношения. Нечто подобное произошло в 1934 г. между германской тяжелой промышленностью и германской обрабатывающей промышленностью, возглавляющейся химическим трестом.
Химический трест заключил соглашение с Тиссеном, примкнув к генеральному фронту капитала, направленному на поддержку фашизма. Химический трест вынужден был это сделать, но он также и хотел этого. Он вынужден был это сделать потому, что только фашизм мог спасти их всех: Рур так же, как Леуна, Тиссена так же, как и Дуисберга; ведь только фашизм мог спасти весь класс промышленных олигархов от революции рабочих, от экспроприации экспроприаторов. Он хотел этого, потому что, подобно Тиссену, безошибочно угадывал в национал-социализме высшую и наиболее подходящую форму германского империализма, зная, что только национал-социализм с его фашистской мобилизацией масс, с динамической агрессивностью, с его необузданной политикой «расовой империи» может обеспечить для чрезмерно разбухшего германского капитализма то новое пространство на европейском континенте, без которого германский капитализм должен погибнуть от внутреннего напряжения, от чрезмерного давления изнутри.
Вот почему национал-социализм является несомненно для всех групп германского капитала новейшей, наиболее современной стадией развития, и «либеральный» химический король Дуисберг понимал это не хуже Тиссена. Если бы он не понял этого, ему бы «автоматически» подсказали это его машины, его химическое оборудование, которое из национального давно уже стало по своему размаху и продукции потенциально-континентальным и даже интернациональным. Это оборудование требовало для себя всего мира, конкурируя с американским Дюпоном, британским химическим трестом, Кюльманом и другими международными соперниками.
Затем оказалось, что экспортный кризис шагает быстрее, чем новый фашистский империализм, что экспортная квота остается все еще более конкретной реальностью, чем розенберговский континентальный план. А то, что ощущалось как явный удар по германскому химическому тресту, казалось почти что началом трагедии для целого сектора германского капитализма, производящего и экспортирующего готовые товары; того сектора, который вместе с тяжелой промышленностью, но несколько позднее последней, связал свою судьбу с фашизмом и убеждался теперь, что, поступив так, он подписал свой смертный приговор.
Германский экспорт, который в 1929 г., за год до кризиса, доходил до 13,5 млрд. марок и даже в 1932 г., за год до прихода Гитлера к власти, все еще держался на уровне 5,7 млрд. марок, что составляло более 40 % максимальной цифры экспорта, в 1933 г., в первом году правления Гитлера, снова упал до 4,9 млрд., т. е. почти на 1 млрд. марок. Однако все еще имелось активное сальдо внешней торговли в 667 млн. марок (против 1073 млн. в предшествующем году), и тресты, подобные «И. Г. Фарбениндустри», могли более или менее регулярно совершать свои экспортные и финансовые сделки. В течение первой половины 1934 г. экспорт снова упал с 2,38 млрд. марок (за шесть месяцев) до 2,08 млрд.
Но гораздо более серьезным было то, что Германия, впервые со времен войны и годов инфляции, лишилась активного баланса. Баланс был сведен с дефицитом в 216 млн. марок (по сравнению с прошлогодним активным сальдо, равным 291 млн. марок). Это было почти катастрофой для индустриализованной экспортирующей страны, страны, занимающей одно из первых мест в мировой торговле и нуждающейся в ней для удовлетворения своих насущных нужд.
Однако внешнеторговые сделки совершались — это был импорт и снова импорт, который за те же шесть месяцев увеличился почти на У4 млрд. Но ведь ввозилось сырье, сырье для вооружений, для тяжелой промышленности (железо и другие металлы), для потребителей грядущей войны. Чтобы оплатить все это сырье и обеспечить тяжелую промышленность всем необходимым, правительство пошло на все: перестало платить международные долги, ввело новую фиктивную валюту, прекратило снабжение сырьем других промышленников и ввергло германские финансовые и торговые отношения почти в анархию. А кроме того начало оказывать влияние резкое различие в условиях сбыта, этот неромантический фактор в высокой политике.
С одной стороны, Рур мог продолжать производить, продавать и получать прибыли в еще больших размерах, чем раньше. Продукция железа в Германии выросла в 1933 г. с 10 745 т до 14 430 т (в среднем за каждый день недели), т. е. почти в полтора раза, продолжала расти и в 1934 г. Феглер, главный управляющий стального треста, торжественно заявил, что за первый год гитлеровского правления германское потребление железа, составлявшее 59 кг на душу населения, удвоилось, дойдя до 104 кг; ближайшей целью является теперь — достигнуть уровня в 140–150 кг, как в Англии и Франции, и даже в 200 кг, как в США: этого, — сказал Феглер, — «можно ожидать».
Все это означало не что иное, как триумф германской тяжелой промышленности. Правда заключалась в том, что официальная цифра увеличения германской промышленной продукции в 1933 г. на 23 %, вокруг которой национал-социалисты подняли так много шума, отразила почти исключительно рост производства тех отраслей добывающей и обрабатывающей промышленности, которые поставляют военные материалы.
С другой стороны, экспортная промышленность представляла собой следующую картину. Экспортная квота, доходившая в 1933 г. во всей, взятой в целом, германской промышленности до 22 % (из всей продукции, стоимостью в 20 млрд. марок экспортировалось на 4,4 млрд.), упала уже в первой четверти 1934 г. до 14 %; в середине года она дошла примерно до 10 %. Теперь оказался ущемленным химический трест.
Экспортная катастрофа не особенно беспокоила тяжелую промышленность. Руководители тяжелой промышленности были сторонниками «автаркии», подобно аграриям, группирующимся вокруг Папена. Тяжелая промышленность давно «списала» в потери свою наиболее важную экспортную статью — уголь (экспортная статья, которая, между прочим, никогда не имела для Германии такого большого значения, какое имеет экспорт угля для английской тяжелой промышленности), она была более чем компенсирована повышением монопольных цен на уголь, сбываемый на отечественном рынке, и правительственными субсидиями.
Тяжелая промышленность начала даже выступать против экспорта, развивая теорию так называемой «экспортной усталости», приукрашивая ее «национальным» лозунгом: «Все для внутреннего рынка!» Так как государственные власти действовали в том же направлении, то принятые административные и финансовые меры еще более увеличили экспортные затруднения других отраслей промышленности.
Верно, конечно, что германская тяжелая промышленность ставит своей целью завоевание мирового рынка так же, как и обрабатывающая промышленность, и даже более настойчиво, чем последняя, которая в конце концов в значительной степени перерабатывает сырье, поставляемое тяжелой промышленностью. Но
