Ляля внимательно смотрит в воду. Она видит теперь, что на протянутом под водой канате бьются, словно выстроившись гуськом, огромные толстые рыбы. Старичок замахивается и замахивается. Он едва успевает глушить их одну за другой. Лодка кренится с боку на бок. На дне её кучей лежат рыбины с распоротыми от крючьев боками.
— Ой, гляди! — вдруг кричит Степанёк и толкает Лялю под локоть. — Гляди!.. — и он тычет куда-то вдаль коричневым пальцем.
Ляля смотрит в ту сторону.
…Под натянутыми парусами плывут в море три широкодонные лодки. Паруса вздуваются. Меж парусов мелькают чёрные пятнышки… Шапки! Такие же, как у бабушки.
— Сущевские! — говорит старик.
— Бабушка! — кричит Ляля. — Ба-а-а!
— Как же ты эдак-то вот издалече бабку-то опознала? — смеётся старик. — Видать, что глаз у тебя соколиный.
— Ба-а-бушка! — кричит Ляля.
— Пошибче крикни! — советует Степанёк.
И Ляля кричит так шибко, что на глаза у ней набегают слёзы.
Но с лодок не отзываются. Наверно, бабушка ничего не слышит, хотя её лодки уже совсем близко от «Ефросиньи». Они рассекают тихую воду, и волны, которые они разгоняют в стороны, начинают подбрасывать и качать спокойно стоящую на якоре «Ефросинью». Быть может, под «Ефросиньей» прошла та волна, которая добежала от бабушкиной лодки!
— Ба-а-а! — опять кричит Ляля. — Бабушка!
Лодки вдруг останавливаются. Они становятся на якоря у огромных и толстых свай, вколоченных в дно моря. Меж свай аккуратным квадратом протянуты четыре толстых верёвки.
— Налегай! — кричит Степанёк, прыгая на скамейке.
И люди в лодках, словно услышав его команду, приподнимают канаты.
«Рыбу будут колотить, как дед Василий», — думает Ляля и отчего-то зажмуривается.
Но когда она открывает глаза, ей становится видно, что рыбаки на бабушкиных трёх лодках и не думают колотить рыбу баграми. Перекинувшись через борта своих широкодонных лодок, они медленно приподнимают канаты. Что-то клокочет, бьётся, бурлит меж сваями. Море ходит в этом квадрате мелкою зыбью, взрывается фонтанами белой пены, словно кипит.
— Видать, косячок поймали, — с досадою говорит старик и, прижав ко лбу козырьком ладонь, внимательно смотрит в сторону бабушкиных трёх лодок.
Ляля тоже делает из ладошки козырёк и смотрит на лодки. Ей видны только согнутые спины да края чёрных морских шапок. Нет, наверно, бабушки здесь нет. Была бы она на лодке, так услыхала бы, как Ляля кричала.
— Подтягивайся к верёвке! — вдруг слышит Ляля знакомый, охрипший от ветра голос.
Медленно, словно нехотя, огибают лодки высокие сваи. Люди в лодках держатся за канаты, и вот уж борта лодок почти совсем привалились к канатам…
— Майна! — командует бабушкин голос, и все руки разом приподнимают канат.
Канат показывается над водой, и Ляле становится видно, что вслед за ним волочится из моря тяжёлая сеть. Она так и ходит, так и рвётся из рук рыбаков. Что-то плещет, кишит в сети…
— Ой-я! — кричат рыбаки на лодках. — Ой-я!..
Один молодой и высокий голос словно летит над другими, тяжёлыми.
— Гунтэри подтягивай! — командует бабушка гулким, похожим на эхо голосом.
И два рыбака берутся разом за толстую сваю.
— Хорош! — кричит бабушка. — Начинай!
Над бортом лодки взвивается первый сачок. Сачок опускается в сеть, чуть приподнятую рыбаками над морем. Он полон рыбы. Из всех трёх лодок опускаются в сеть сачки. Рыбы падают на дно лодок. И вот уже кажется, в лодках и места больше для рыбы нет, а она всё льётся да льётся в лодки из огромной сети — котла.
Рыбаки что-то громко и дружно кричат, а что, разобрать нельзя.
— У-уф! — слышится Ляле.
Ей теперь уже не кажется, что это выкрикнули разные голоса… Все руки, сколько их есть на лодках, движутся одновременно. Все голоса, слившись в длинный, протяжный и слитный голос, разом кричат: «У- уф».
Люди в лодках приподнимают в последний раз почти опустевшую сеть. На дне сети полощется рыба. Сеть подкидывают, и остаток рыбы плюхается на дно лодок. Рыбаки забрасывают обратно в море пустую сеть… Края у неё обвешаны мелкими камешками.
Сеть уходит глубоко под воду, взметнув над собой хоровод фонтанчиков.
И опять видно только, как плавают меж четырёх столбов четыре каната.
Лодки движутся к берегу. Дед Василий глядит им вслед.
— Эх, и везёт сущевским! — говорит он, вздохнув, — Улов-то какой! Видать, сплошняком судак… Первый в путину котёл выбрали…
Подумав, он печально насаживает на крючья подвешенные к канату несколько мелких рыбёшек из ведёрка и садится на вёсла. «Ефросинья» движется к берегу.
Вот уж виден мысок, поросший травою и камышом. И берег виден. Мелькает издалека длинный стан посредине берега. Вот плита… Кухарка…
— Изъясниться, чтой ли, с сущевской! — глядя на Лялю, задумчиво говорит старик.
— Чего ж не поговорить! — соглашается Степанёк.
Дед Василий задумывается. Он думает долго.
Никто не знает, что он надумал. Но поздно вечером перед самым отъездом бабушки, когда бабушка сидит рядом с Лялей на остывшем уже песке, он подходит и говорит:
— Так я к тебе, Варвара Степановна…
— Что, надоело, небось, куманёк, сидеть на крючьях на самоловных? — прищурившись, говорит бабушка.
— Да как тебе это получше выразить, выразить не могу, — отвечает старик… — Оно не то, чтобы надоело…
— Ладно, садись, — говорит бабушка. — Может, эдак будет спорней.
Старичок закуривает.
— Оно, конечно, крючок от крючка рознится, — присев рядом с бабушкой, говорит старик, — Уж кому, кому бы знать про крючок, как не старому человеку. Нынче-то у молодёжи повадка совсем другая. Не умеют крючок наставить. Разучились крючок точить.
— Да ты прямёхонько, — говорит бабушка. — Не толкуй мне о молодёжи. Пришёл о себе говорить, за себя же и говори.
— Оно, конечно, способ старинный, как говорится, изжитая метода, — вздыхает старик. — Сортность рыбы падает до класса второго. Но зачем прохватывать на собрании… Всякий знает, что нынче на самоловных рыбалит только Василий Войтенко, мы, стало быть… Так в разум взять не могу, кума, зачем тебе было меня на миру перед всем народом поганить. Стар стал, мать! Опоздала учить.
— Видать, охота тебе переброситься на невода под старость? — искоса поглядев на него, говорит бабушка.
— Отчего ж! — обрадовавшись, отвечает старик, — Могу уважить. Переброшусь на невода. Чего ж!
— Спасибо, кум, — говорит бабушка. — Большое спасибо за уважение.
Оба молчат.
И вдруг бабушка, подтолкнув старичка под локоть и вытерев губы платочком, показывает ему глазами на того самого парня, которого обозвала вчера на ловле «Танцем-баланцем».
