друг другу? Веруешь ли, что святые угодники также члены единого тела Христова, то есть Церкви, и наши братия, ходатайствующие пред Богом о нас на небе? Уважаешь ли всякого христианина, как члена Христова, как брата Его по человечеству? Любишь ли каждого, как самого себя, как свою плоть и кровь? Прощаешь ли великодушно обиды? Помогаешь ли в нужде, если сам имеешь достаток? Наставляешь ли невежду, обращаешь ли грешника от заблуждения пути его? Утешаешь ли печального? Все это внушает тебе, обязывает тебя делать вера в Церковь святую, соборную и апостольскую и за все это обещана тебе великая награда от главы Церкви - Господа Иисуса Христа'.
Глава III, ст. 20-35
Настоящий отрывок из Евангелия начинается небольшим, но чрезвычайно характерным эпизодом, который бросает беглый свет на одну очень печальную сторону земной жизни Господа: на отношение к Нему Его ближайших родственников. Мы знаем, что путь Господа Иисуса Христа не был усеян розами. Это был тернистый, скорбный путь, где бесконечная благодать и милосердие постоянно натыкались на шипы человеческой неблагодарности и непонимания. Но 21-й стих III главы Евангелия от Марка, если в него вдуматься, звучит особенно грустно, ибо он вскрывает затаенный уголок жизни Спасителя, где скорбь незаметна для постороннего глаза и малодоступна даже для Его учеников, ибо ее тоскливых следов не найти на поверхности общественной деятельности Господа. Это скорбь, глубоко скрытая в тайниках сердца, где обыкновенно она чувствуется особенно тяжело.
Ближние Его пошли взять Его, ибо говорили, что Он вышел из себя. Подумайте, что это значит?
Народ, как всегда, стекается толпами к Господу, нарол: прославляет явившегося Великого Пророка, с услаждение слушает Его учение, а ближние Его, родственники, беспокоятся и идут взять Его, ибо говорили, что Он вышел из себя, говоря проще и точнее - 'сошел с ума'.
Сумасшедший! Как просто и легко объясняется все необыкновенное, выходящее из ряда вон, великое и чудесное, таинственное и загадочное в жизни Господа! Его страдальческая жизнь скитальца, не имеющего, где главу подклонить, Его разрыв с семьей, с духовными руководителями народа, с правящими партиями, с обычными понятиями еврейского общества; Его учение, высокое, вдохновенное, малодоступное для посредственности, - все объясняется понятным и простые словом 'сумасшедший'.
И заметьте: с обывательской точки зрения, эта догадка… внушающая подозрение и тревогу, звучит правдоподобно. В самом деле, разве не сумасшествие вести такую жизнь, какую ведет этот галилейский Пророк: уйти из дома, покинуть родных, отказаться от домашнего комфорта и уюта и вместо этого собрать вокруг себя кучку странных, незнакомых людей - слоняться с ними по селениям Палестины, не задерживаясь подолгу нигде, питаясь чем попало и проповедуя что-то непонятное и ни с чем несообразное. Он мог бы жить спокойно не задевая никого, а вместо этого обличает могущественньЬ,: фарисеев и саддукеев, раздражая их и подвергая себя страшной опасности их мести. Он мог бы иметь громкую, необык новенную славу и пользоваться ею для своих видов, но ОН как будто избегает этой славы и запрещает рассказывать о совершенных Им деяниях. Он мог бы получить громаднува» власть, стать царем или народным вождем - народ почти силой старается заставить Его сделать этот шаг - и Он вместо этого предпочитает вести жизнь странствующего нищего.
Ну с чем все это сообразно? Разве это не сумасшествие? И какое дикое, необыкновенное учение, которое Он проповедует! Мы все привыкли если не думать о богатстве и роскоши, то во всяком случае, заботиться о том, чтобы иметь пищу, одежду, сносное жилище. А Он… Послушайте, чего Он требует: Не заботьтесь и не говорите: что нам есть? или что пить? или во что одеться?… не заботьтесь о завтрашнем дне (Мф. VI, 31, 34).
Мы все думаем, что можем и даже должны защищать свои права от наглых посягательств, иначе нам сядут на глею и будут нами помыкать. А Он говорит: не противься злому. Но кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую; и кто захочет судиться с тобою и взять у тебя рубашку, отдай ему и верхнюю одежду; и кто принудит тебя идти с ним одно поприще, иди с ним два (Мф. V, 39-41).
Мы все стараемся прожить свой век как можно легче, с наибольшим комфортом и наименьшим трудом и совершенно не понимаем, зачем надо себя стеснять, ограничивать свои потребности, брать на себя подвиг лишений и страданий, а Он учит: Входите тесными вратами, потому что широки врата и пространен путь, ведущие в погибель, и многие идут ими; потому что тесны врата и узок путь, ведущие в жизнь, и немногие находят их (Мф. VII, 13-14).
Так или приблизительно так должны были думать многие из современников Господа Иисуса Христа, привыкшие к рутине жизни, установленной фарисеями и законниками; так, несомненно, думали и ближайшие Его родственники, которые понять и оценить всю глубину Его учения не могли, а подчиниться его авторитету и принять Его слова на веру не хотели. Находясь чаще других в Его присутствии весь подготовительный период Его служения, они, конечно, раньше других стали замечать в Нем эти признаки мнимой ненормальности: любовь к уединению, задумчивость, непонятные речи, странные выходки. Вот почему давно уже в их душу закралось страшное подозрение, перешедшее теперь в уверенность: 'Он вышел из себя! Он не в своем уме!'
Мы можем далее представить себе картину тех отношений, которые создались в результате этой уверенности. Эти косые, недоверчивые взгляды, особая осторожность в словах, выбор выражений и тем для разговоров с плохо скрытым опасением не раздражать больного, постоянное, внимательно-назойливое наблюдение за поведением - как все это должно было волновать, огорчать и оскорблять. Непонимание среди самых близких людей особенно больно. Вы входите в комнату, где в сборе вся семья, и разговор сразу обрывается, наступает неловкая тишина, вы чувствуете, что говорили о вас, может быть, с осуждением, может быть, с сочувствием. Вы присаживаетесь к семейному очагу - от вас осторожно отодвигаются, не спуская с вас внимательных испытующих взоров. Вы садитесь за стол - за вашими руками тревожно наблюдают, и вы понимаете затаенную мысль и опасение: 'Вдруг он запустит в кого-нибудь ножом или блюдом!' И нет никакой возможности убедить этих людей, что вы не сумасшедший, а совершенно нормальный человек, что ваших мыслей и речей просто не понимают или не дают себе труда в них вдуматься.
Это должно быть очень тяжело, и все это должен был пережить Господь Иисус Христос.
Об этой- то незаметной наружно, глубоко затаенной, волнующей и горькой трагедии и рассказывает 21 -й стих.
Но еще более грубое, еще более едкое оскорбление приходится выслушать Господу Иисусу Христу от книжников и фарисеев.
Книжники, пришедшие из Иерусалима, говорили, что Он имеет в Себе веельзевула и что изгоняет бесов силою бесовского князя (ст. 22).
Иерусалимские книжники славились своею ученостью и их слово было очень влиятельно в народе. Пользуясь этим влиянием, чтобы разрушить обаяние личности и чудес необыкновенного Галилейского Пророка, они возводят на Него еще более|тяжелое и чудовищное обвинение, чем родственники: они объявляют Его одержимым духом нечистым.
Это высокое, вдохновенное учение, эти дивные притчи, полные неизъяснимой внутренней прелести, эти трогательные поучения и уроки нравственных отношений, это неумолимое бичевание лжи и искание истины - все это не что иное, как бесовское наваждение. Эта красота и благородство характера, милосердие, кротость, сострадание к немощным, горячая любовь к правде, безграничное самоотвержение - все это навеяно нечистым духом. Наконец, эти дивные дела, в которых так много любви к страждущему человеку и столько божественного могущества, - это дар бесовского князя, веельзевула.
Такое обвинение гораздо больнее и его перенести труднее, чем упрек в сумасшествии. Влияя на народ и возбуждая его подозрительность, оно препятствовало и задерживало развитие самого дела Господа Иисуса Христа. Обвинение в сумасшествии было слишком очевидно нелепо для тех, кто слушал мудрые, хотя порой и загадочные речи Господа. Обвинение в одержимости злым духом могло быть принято с большею легкостью и оттолкнуть от Него многих последователей, ибо оно казалось правдоподобнее. Но этим обвинением не только тормозилось дорогое для Господа дело спасения человечества, но еще больнее затрагивалось Его отношение и любовь к Богу. Подозрение в сумасшествии могло быть оскорбительно для
