высшая обязанность человека по отношению к человеку. Если я не имею любви, - то я ничто (1 Кор. XIII, 2). Но любовь в высшем своем расцвете не дается как природный дар, и, хотя зародыши любви есть в каждом сердце, развитие их зависит от характера той жизни, какую ведет человек. Любовь можно развить, но ее также можно и погасить совершенно. Дела милосердия, благотворительность, забота о других - вот лучшие средства воспитания любви. Для этой-то цели Господь и дает человеку имущество.
Все таланты, все блага жизни, духовные и материальные, даются для целей взаимного служения, которое представляет единственный путь к развитию любви. Для этой цели мы и должны ими пользоваться. Это - великое воспитательное средство в руках Божиих. Мы черствы по своей греховной природе. Раздаяние милостыни, оказание помощи и взаимных услуг, одним словом, вся практическая деятельность любви смягчает сердце, делает для человека более понятным и близким чужое горе, рождает благодарность в сердцах тех, кто получает благодеяния, и развивает любовь в тех, кто его оказывает; в последних, быть может, даже более, чем в получающих. Если же мы задерживаем данные нам Богом средства только для себя, то этим развиваем, наоборот, эгоизм и своекорыстие, то есть нечто совершенно противоположное намерениям Божиим. Вообще говоря, средство в духовной жизни может быть обращено или в сторону добра, для Бога, или в сторону зла, для диавола, и каждый случай, где на пробу ставятся нравственные устои человека, может его или духовно укрепить, поднять выше, или, наоборот, ослабить, понизить нравственно.
Богатство, употребленное на служение ближним, - средство нравственного подъема и укрепления. В этом смысле принцип собственности может быть назван священным, ибо тогда он служит высшим предначертаниям Божиим.
Богатство, потраченное исключительно на себя и на свои удовольствия, - орудие греха и нравственного падения, ибо тогда его употребление противоречит воле Божией и развивает лишь себялюбие.
С другой стороны, и отношение к чужому богатству тех, кто его не имеет, может быть двояким: оно может быть правильным, нравственным, соответствующим Божественной воле, или же, наоборот, может быть ложным, безнравственным, идущим вразрез с заповедями Божиими.
Когда люди, не имеющие богатства, но пользующиеся им из чужих рук, питают к своим благотворителям чувство благодарности, которое есть не что иное, как известная форма любви, тогда этим отношением увеличивается сумма любви в мировой жизни, протягиваются новые, духовно скрепляющие связи в массе общества и выполняются Божественные законы, которыми держится жизнь. Такое отношение правильно с христианской точки зрения.
Но могут быть и другие формы отношений к чужому имуществу: зависть, дерзкая требовательность, насильственное присвоение и т.п. - отношения, которые вносят разлад, вражду, неурядицу и которые находятся в решительном противоречии с заповедями Творца и с законами жизненной гармонии. Такие отношения неправильны и безнравственны, ибо они разлагают общество.
Самую обычную форму таких отношений представляет воровство. Заповедь не кради - дана в Ветхом Завете через Моисея и составляет восьмую заповедь Синайского Законодательства.
Она подтверждена также Господом, как мы видели выше (Мк. X, 19). В Ветхом Завете она соблюдалась очень строго, как и все вообще заповеди Моисеева Закона, и наказания за воровство были довольно суровы. В книге Исход установлены такие карательные нормы: Если кто украдет вола или овцу и заколет или продаст, то пять волов заплатит за вола и четыре овцы за овцу. Если кто застанет вора подкапывающего и ударит его, так что он умрет, то кровь не вменится ему; но если взошло над ним солнце, то вменится ему кровь. Укравший должен заплатить; а если нечем, то пусть продадут его для уплаты за украденное им (Исх. XXII, 1-3). Закон, как видим, грозил за кражу не только штрафом, но и рабством, если вор не мог уплатить штрафа, и даже позволял его убить, если пойман был на краже в ночное время. В экстренных случаях преступление это каралось смертной казнью.
Когда при взятии Иерихона, Ахан, сын Зары, из колена Иудина, украл из военной добычи Израиля, преданной заклятию, прекрасную Сеннаарскую одежду, двести сиклей серебра и слиток золота весом в пятьдесят сиклей, то Иисус Навин и все Израильтяне с ним взяли Ахана, сына Зарина, и серебро, и одежду, и слиток золота, и сыновей его и дочерей его, и волов его и ослов его, и овец его и шатер его, и все, что у него было, и вывели их [со всем] на долину Ахор… И побили его все Израильтяне камнями, и сожгли их огнем… И набросали на него большую груду камней, которая уцелела и до сего дня (Нав. VII, 24-26). Так строго каралось иногда воровство в древности.
Православная Церковь за некоторые формы воровства, например, за похищение свечей и елея из храма, отлучает от общения Церковного (Апост. пр. 72).
Люди высокой духовной жизни, христианские подвижники, строго хранили восьмую заповедь и чрезвычайно осторожно относились к чужой собственности, старательно оберегая себя даже от случайного присвоения того, что им не принадлежало.
Однажды авва Агафон и его ученик нашли на дороге брошенный кем-то пучок гороху.
Авва! Благослови поднять… - сказал ученик.
Ведь не ты это положил! - отвечал старец. - Как же ты хочешь взять то, что тебе не принадлежит?
И они прошли мимо.
Когда преподобному Исааку случалось проходить полем и ему хотелось сорвать колос, он сначала просил позволения у владельца поля и, если не находил его поблизости, то никогда не решался сделать это самовольно.
Однажды святой Зенон в жаркий, удушливый день, томясь жаждой, сорвал и съел огурец с чужого огорода. Но затем почувствовал такие сильные угрызения совести, что в наказание заставил себя три дня стоять неподвижно под палящими лучами южного солнца. К концу третьего дня святой старец изнемог совершенно и уже не мог продолжать свой покаянный подвиг. Тогда он сошел с места, сделав самому себе нравоучение: 'Зенон не может вынести не только геенского огня, но даже солнечного тепла… Итак, Зенон не должен брать ничего чужого!…'
В жизнеописании преподобного Иоанна Персянина рассказывается такой случай.
Он задолжал одному брату небольшую сумму денег и, так как не мог уплатить долг, то очень скорбел и молился Богу о помощи. Однажды, проходя пустыней, он заметил на песке золотую монету. Сначала он хотел поднять ее, потом удержался и прошел мимо. Трижды по разным поводам ему пришлось проходить тем местом, где в желтом песке, блестя на солнце, лежала монета и как будто дразнила его. Каждый раз его охватывало искушение воспользоваться находкой, и каждый раз он подавлял в себе это желание. Наконец, он рассказал обо всем своему духовному отцу, престарелому авве Иакову. Тот приказал объявить о находке по соседним монастырям и кельям, и только долгое время спустя, когда никто не заявил о пропаже, авва позволил преподобному Иоанну взять монету и уплатить долг, убедившись, что находка эта - дело благости Божией, откликнувшейся на молитву преподобного.
Не только прямого воровства, но и всякого обмана, связанного с материальным ущербом для других, старательно избегали люди праведной жизни.
Когда святой Епифаний Кипрский был еще отроком, его послали однажды на рынок продавать осла. Среди шумной толпы покупателей, окружившей его, оказался один старый еврей. Он тихонько отвел мальчика в сторону.
Послушай, - сказал он ему, - мы веруем с тобой в одного Бога… Скажи по правде: нет ли порока в твоем осле?
Стоит ли он того, что ты просишь?
Нет, - правдиво отвечал Епифаний, - у него ноги никуда не годятся… Посмотри сам!
Он показал ему испорченную ногу животного.
- Покупать не советую! - прибавил он.
То же самое говорил он и другим покупателям.
Так добросовестны и безукоризненно честны были эти святые люди.
Да и не только святые. Среди самых обыкновенных граждан западно-европейского общества честность и добросовестность в договорах и сделках разного рода считаются обязательными для каждого порядочного человека, уважающего самого себя. В некоторых странах честность жителей удивительна и необыкновенна для наших нравов.
Один русский путешественник, проезжая по Финляндии, потерял на дороге свои карманные золотые часы. Погоревав немного о пропаже, он уже хотел махнуть рукой и ехать дальше, предполагая, что горю
