Сексуальная жизнь в Древнем Риме

счастлив.
Сколько он ей, – как у грубых жнецов полагается, —
в кошах
Спелых колосьев носил – и казался жнецом настоящим!
Часто в повязке бывал из травы свежескошенной, словно
Только что сам он косил иль ряды ворошил; а нередко
С дышлом в могучей руке, – поклясться было бы можно,
Что утомленных волов из плуга он только что выпряг.
То подчищателем лоз, садоводом с серпом появлялся;
То на стремянку влезал, как будто плоды собирая;
Воином был он с мечом, с тростинкой бывал рыболовом.
Так он обличья менял, и был ему доступ свободный
К деве, и вольно он мог веселиться ее созерцаньем.

В итоге он превращается в старуху, которая делится с Помоной своим жизненным опытом в форме высокопарной речи о преимуществах брака над незамужней жизнью:

Ныне, меж тем как бежишь и просящих тебя отвергаешь,

Тысяча ждет женихов, – и боги, и полубоги,
Все божества, что кругом населяют Альбанские горы.
Ежели умная ты и желаешь хорошего брака,
Слушай старуху меня, потому что люблю тебя больше
Всех, не поверишь ты как! Не думай о свадьбах обычных,
Другом постели своей Вертумна ты выбери.
Смело Я поручусь за него, – затем, что себя он не знает
Лучше, чем я. Не странствует он где придется по миру,
Здесь он, и только, живет. Он не то что обычно другие, —
Как увидал, так влюблен. Ты первым его и последним
Пламенем будешь. Тебе он одной посвятит свои годы.

Но ни его убедительная речь, ни легенда, рассказанная изменившим свою внешность богом, не трогают Помону. Тогда он появляется в своем истинном виде, как юноша, лучащийся божественностью:

…таким пред нею явился, какое
Солнце бывает, когда лучезарно блистающим ликом
Вдруг победит облака и уже без препятствий сияет.
Хочет он силою взять; но не надобно силы.
Красою Бога пленилась она и взаимную чувствует рану.

Приведенные выше отрывки – превосходные примеры римской риторики. Но очередная сцена словно позаимствована из старинной комедии: Юнона как ревнивая жена и Юпитер, влюбленный в Ио. Бог увидел прелестную девушку и задержал ее, окружив тьмой место, где надеялся обладать ею. Вечно ревнивая Юнона случайно взглянула в ту сторону и заметила неестественную тьму:

И огляделась кругом: где муж, – затем что проделки
Знала уже за своим попадавшимся часто супругом.
И, как его в небесах не нашла, – «Или я ошибаюсь,
Или обиду терплю!» – сказала и с горнего неба
Плавно на землю сошла и уйти облакам повелела.
Он же супруги приход предчувствовал и незамедля
Инаха юную дочь превратил в белоснежную телку.

Еще один пример. Меркурий, влюбленный в Герсу, готовится к свиданию с возлюбленной, но сперва прихорашивается подобно знатному римскому юноше (ii, 731):

Путь изменил он, летит он на землю, небо оставив,
И не скрывает себя: до того в красоте он уверен.
Но хоть надежна она, помогает ей все же стараньем.
Волосы гладит свои, позаботился, чтобы хламида
Ладно спадала, чтоб край златотканый получше виднелся.
В руку он стройную трость, что сон наводит и гонит,
Взял и до блеска натер крылатых сандалий подошвы.

В «Метаморфозах» мы также находим любопытный и интересный рассказ о сотворении бисексуального существа Гермафродита, произошедшего от союза влюбленной нимфы Салмакиды с невинным юношей. Перескажем этот сюжет в прозе, поскольку он заслуживает дословного перевода (iv, 288 и далее):

«Наяды вскормили в пещерах на горе Ида мальчика, рожденного божественной Кифереей Меркурию. Кто его мать и отец, было легко узнать по его лицу. Он даже носил имя родителей – Гермафродит, от Гермеса и Афродиты. Когда ему исполнилось пятнадцать лет, он оставил кормилицу Иду, оставил родные горы и стал блуждать по неизвестным местам мимо неизвестных рек, благодаря любопытству не зная усталости. Так он пришел в ликийские города и к карам, соседям ликийцев. Там он увидел озеро с водой, прозрачной до самого дна. Рядом же не было ни болотного тростника, ни бесплодной осоки, ни острого камыша: вода была чиста, как кристалл. Берега озера окружали свежий дерн и вечнозеленая трава. Здесь жила нимфа. Она не охотилась, не стреляла из лука, не состязалась в беге, единственная из наяд, неизвестная резвой Диане. Сестры часто говорили ей: «Салмакида, возьми дрот или ярко расписанный колчан и оживи часы своего безделья охотой!» Но она не брала ни дрот, ни расписанный колчан, не желая проводить время в охоте. Она умывала свое прекрасное тело родниковой водой, причесывала волосы и спрашивала у воды, что ей подходит к лицу. Затем, окутав тело прозрачным покровом, она отдыхала на нежных листьях или мягкой траве. Часто она собирала цветы. Именно это она делала, когда впервые увидела мальчика и возжелала его.

Но она подошла к нему не прежде, чем приосанилась, осмотрела свой убор, смягчила выражение лица и действительно стала красивой. Она начала с таких слов: «Мальчик, я верю, что ты из богов. И если ты бог, то, значит, ты – Купидон. Если же ты смертный, то будут благословенны твои отец и мать, счастлив твой брат, счастлива твоя сестра, если она есть, и счастлива твоя кормилица. Но счастливее всех твоя невеста, если ты обручен, считая, что кто-то достоен быть твоей женой. И если невеста у тебя есть, пусть моя любовь будет тайной. Если невесты у тебя нет, позволь мне взойти на твое брачное ложе». Сказав так, она замолкла. Юноша покраснел: он ничего не знал о любви. Но и стыдливость его украшала… Нимфа снова и снова умоляла его дать ей хотя бы братский поцелуй; она уже обхватила его за белую шею, когда он воскликнул: «Прекрати, или я убегу и брошу и тебя, и эту землю». Нимфу охватил страх. «Чужеземец, можешь владеть этим местом». Сделав вид, будто уходит, она спряталась за кустарником, озираясь назад, и присела там, подогнув колено. Мальчик, решив, что остался один, принялся бегать туда-сюда, то и дело погружая ногу до лодыжки в игривую воду. Вскоре, привлеченный ласковой теплотой воды, он сбросил мягкую одежду со своего нежного тела. Нимфа была потрясена: при виде его юной наготы ее страсть воспылала. Ее глаза разгорелись, подобно лику солнца, отраженному в чистом кристалле.

Обезумев, она не могла сдержать своих желаний. Ей не терпелось обнять мальчика. Но он, ударив себя ладонями по телу, нырнул в ручей и, поочередно гребя руками, поплыл в прозрачной воде, став похож на изваяние из слоновой кости или белую лилию за гладким стеклом. «Я победила! Он мой!» – закричала нимфа, сбросила свои одеяния и нырнула в ручей, схватив сопротивляющегося мальчика и в борьбе срывая поцелуи. Она прикасалась к нему, ласкала его грудь – все помимо его воли – и так и эдак пыталась его обнять. Наконец, она обвила прекрасного мальчика, пытавшегося убежать, – так змея оплетает пойманного ею орла, так плющ обвивает древесные стволы, так осьминог в море крепко держит своими щупальцами врага.

Гермафродит упирался, не желая давать нимфе чаемых радостей. Но она не отпускала его, прижимаясь к нему всем телом, словно впивалась, и говорила: «Бессовестный мальчик, как ни борись, ты от меня не убежишь! Прикажите, о боги, чтобы ни он никогда со мной, ни я с ним не расставались!» Боги услышали ее мольбу. Два тела смешались, соединившись воедино. Так же как срастаются две ветви, вместе покрытые корой, так и их члены слились в тесном объятии. Они перестали быть двое по отдельности, а одним двуполым существом, невозможно сказать – то ли женщиной, то ли юношей. Они не были ни то ни другое, а оба сразу.

Но когда Гермафродит понял, что в ручье, куда спустился мужчиной, он стал полумужем, то простер руки и произнес изменившимся голосом: «Отец и мать, исполните просьбу сына! Пусть всякий, кто искупается в этой воде, выйдет отсюда полумужчиной, пусть станет женоподобным, прикоснувшись к ней». И родители исполнили просьбу своего двуполого сына, наделив поток этими ужасными чарами».

Нигде бисексуальная натура Овидия не проявляется так четко, как в этом пересказе мифа о Гермафродите, – мифа, который, естественно, возник в глубокой древности. Хотя Овидия в первую очередь влекло к женщинам, он не был вполне свободен от гомосексуальных наклонностей.

Современные исследователи психологии и физиологии секса считают чрезвычайно важным персонажем самовлюбленного Нарцисса. Миф о Нарциссе, конечно, тоже очень древний, и он также основан на глубоком знании некоторых основных фактов психологии. Известно, что миф об Эдипе, влюбившемся в мать и убившем отца, возник из распространенных сексуальных переживаний (что вполне надежно доказывается современным психоанализом); так и миф о Нарциссе имеет смысл «внешнего проявление Эго, которое затем выбирается в качестве объекта сексуального влечения»