стала причиной того, что в течение последующей ночи небольшая ватага Зверки и Стыри увеличилась почти вдвое. Недобитые дружинники из уничтоженных гарнизонов Залесья, разбойники, мечтающие заслужить прощение новых властей, осиротевшие крестьянские парубки — все они с радостью шли под стяги человека с княжеской тесемкой в волосах. Теперь имя Зверки Властовского произносили с почтением и страхом.
С той же интонацией, что и страшное имя Чурилы.
Когда разбойничий флот отчаливал от опустевшей висохолмской пристани, мельница еще горела. Огненное колесо, бешено мотая золотыми спицами, отбрасывало кривые багровые отсветы на темные паруса. На борту торопливых темных кочей и боевых ушкуев не было в тот миг, пожалуй, ни одного человека, который дерзнул бы усомниться в скорой и жестокой победе мстителя Зверки над войском Кумбала.
VIII
Оставайся, реченька, с озером лесным.
Будешь ты и весела, и покойна с ним…
— Нет, не нужен мне покой, тороплюсь к нему —
К моему любимому морю синему.[72]
На пристани, у кораблей, за минуту до отплытия из Висохолма, наследник Властовский Зверко попрощался со старым Посухом.
В смешном дорожном армячке, с котомкою и шляпою в руках, в сопровождении насупленной девочки Бустеньки древний пасечник подошел к наследнику и заявил со вздохом:
— Слышь, Данилка… Уходим, тудысь-растудысь. С Буштенькой и медведями.
Данила отвлекся от изучения чернокожей пергаментной книги, конфискованной у пленного чурильского волхва:
— Полночь на дворе… Куда вы пойдете?
— Спасать дядьку Потыка, понял?! — звонко, с вызовом крикнула Бустя, блестя глазами.
— Тише, Буштенька, не вышовывайшя, — испугался Посух. Поднял взгляд на Даньку: — Вон и лодочку нашли, без хожяина ошталася. И веслица нашлися.
Данька обернулся: хмурые мокрые медведи тащили струганую однодеревку — по мокрому песку к черной воде.
— Сядем и поплывем потихошеньку, — продолжал старик. — Кошолапые погребут, а я, думается, подремлю маленько. К полудню будем в Калине… Айда с нами?
Данька улыбнулся, наблюдая, как Бустя, путаясь в подоле, залезает в лодочку. Уселась гордо, прижимая к груди обернутый тряпицами горшок. Пареная репа с медом, догадался Данька, осторожно пробуя воздух ноздрями.
— Поехали! — услышал он. — Возьми весло.
Может быть. А восхитительно бы: прямо сейчас, ни о чем не думая, кликнуть рыженькую Руту и самому прыгнуть в лодку — махнув на все рукой, не думая о том, что забыл на берегу — и, сильно оттолкнувшись веслом, слушать, как заплескала вода под днищем и как гулко, сладко обрываются невидимые струны, приковывавшие тебя к грязному берегу…
— Эгей, постойте-погодите! — зазвенел от кораблей встревоженный серебряный голосок, взбешенная Рута пробежала по сходням, спрыгнула на песок. — Куда вы? Без меня?! Братец, так нечестно!
Ну вот: все в сборе, будто специально. Теперь все просто: взять весло, шагнуть в лодку. Грести часто и тихо, чтобы не заметила ватага. Никогда больше не слышать этого визга и посвиста…
— Давай, поехали. Выкидывай швои черные книжонки да порошки вонючия. Перштень в воду, Данилка. Хорош ерундой штрадать, берикось веслище!
Данила вздрогнул. Спиной почувствовал жар от пылающей мельницы: огненные отсветы красного колеса мотаются по темному песку, как цветомузыка на сцене небывалого шоу.
И вспомнил Данила, что не может взять весло. В кулаке его по-прежнему сжата рукоять обломанного меча.
— Куда вы плывете? — грустно усмехнулся он. — Потык мертв.
Слышно, как заплакала Бустя — засопела, вжимаясь курносой мордочкой в теплый тряпичный сверток. И косолапый Потап недобро заурчал, принюхиваясь к ветру, приглядываясь к неподвижной фигуре самозваного наследника на берегу.
— Потык еще жив, Данилка, — вздохнул Посух, напяливая шляпу на блестящую плешь. — Жаль, что ты поверил дурным новостям да лукавым вестникам. Ну… мы пошли. А ты… догоняй опосля, коли хочешь. Только берегись: княжья тесьма в волосах — что змеищща. Выпутать ее сложнее, чем когану личину с рожи содрать. Бывай, гумноед. Даст Бог, повидаемся ишшо.
Он вздохнул и, сгорбившись, пошлепал лаптями к воде.
— Братец, любименький… А может быть, Потык… и правда не умер, а? Ах, если бы проверить… — зашептала Рута, прижимаясь щекой к братнину плечу.
— Отправляйся, если хочешь. — Данила отвернулся, чтобы звонкие рыжие волосы не кололи в лицо. — Плыви в Калин и проверяй.
— Правда можно? Ты не будешь скучать?! — оживилась полоумная княжна, чуть в ладоши не хлопает: — Я быстренько-пребыстренько. В Калин и сразу назад. Даже соскучиться не успеешь!
— Валяй, — кивнул Данька, опуская голову, чтобы спрятать взгляд.
— Братец… — Рута вздохнула, в замешательстве поправила каленую медную прядь над ушком… Быстро положила белые пальчики Даньке на грудь. — Ты загрустил, да? Скучный-прескучный…
— Все в порядке. — Он поднял спокойное лицо. — Можешь ехать в Калин. Только… сделай одолжение: исполни мою последнюю просьбу. Я просил тебя выпутать ржавчину из волос…
— Я не могу. — Рута жалобно подняла брови. — Это не ржавчина, а кольчужинки князя Лисея… Он мне подарил. Я должна их хранить в разлуке, это моя свадебная кольчуга. Чтобы все видели и знали: я обручена.
Увидев странную улыбку брата, она испуганно смолкла. Даже голову втянула в плечи — умоляюще заглядывает в глаза:
— Я же говорила тебе, миленький братец! Говорила, что беру его кольчужинки! Еще в Жиробреге, на пристани, помнишь? Говорила-говорила, честно. Ты не стал запрещать…
— Я не могу тебе запрещать.
— Можешь-можешь, ты же мой братец. Но я тебя спрашивала, а ты не ругался! Разве ты злишься? Разве ты не любишь князя Лисея?
— Я
Разумеется, она восприняла это как шутку.
— Только не скучай без меня! — весело погрозила пальчиком. — Веди себя хорошо. Берегись этой мерзкой снежной бабы в штанах! Договорились? Будь хороший мальчик, братец! А я скоренько вернусь. Только спасу Потыка, и сразу…
— Рута, — быстро сказал Данька.
— Что, братец?
— Останься.
IX
