Властовских подняться в мою светлую горницу. Когда мы взбирались по скрипучей винтовой лестнице, Каширин слегка задел кольчужным локтем и выразительно посмотрел в глаза. Я пожал плечами, распахнул дверь в горницу:
— Итак, милая княжна Рута, вы утверждаете, что кровь не человеческая?
— Не человечья, совсем-совсем не человечья! — затараторила княжна, размахивая ручками. — Я ходила, я смотрела! Крови много-много и вся черная. Ну, думаю, странно: никто ведь горбунчика не ранил! Я следила, я заметила: все стрелы мимо просвистели.
— Это верно, — заметил Каширин, откидываясь на спинку скамьи.
— Я спрашивал у царя Леванида, — сказал я, указывая Руте на стульчик. — Леванид сообщил, что его арбалетчики подтвердили попадание стрелы в цель.
— Угу — Данила поморщился. — Я тоже опросил арбалетчиков, всех семерых. Горячие горские парни. Каждый клянется, что саморучно всадил самую острую стрелу прямо в задницу проклятого горбуна. Так что считай: в тушке Плескуна, как минимум, семь стрел. Если верить арбалетчикам, бедняга должен был удирать весь истыканный. Как гребаный кактус. Извини, Рута.
— Ничего-ничего, любименький братец.
Она в сотый раз поправила платочек (это надо видеть! скромненький бабий платочек и стальная кольчуга!) — подняла на меня светлые глаза:
— Князь… разреши еще молвить? Вот… Гляди, что я сыскала возле рва… В трех шагах от кровавого пятна, прямо рядышком.
Фу, какая гадость! Я чуть не подскочил на стуле. Юная леди запустила за пазуху тоненькую ручку и вынула (из-за пазухи!!!) что-то омерзительное… Отрезанная голова рыжего петуха! Кусок падали брякнулся на стол, мотнув увядшим розовым гребнем, — и уставился в потолок задумчивым мертвым взглядом…
— Кхм… Данила… Твоя сестра всегда подбирает всякую гадость? — осведомился я, когда дар речи вернулся окончательно.
— Я сама сыскала! — гордо подтвердила сумасшедшая девица, словно это была не петушиная голова, а бриллиантовое кольцо. Или пистолет убийцы с отпечатками пальцев.
— Ты не понял, Алеша, — скучным голосом сказал Каширин. — Голова свежая, отрезана несколько часов назад.
— Да-да, свежая-пресвежая. — Рута возбужденно вскочила со стульчика и снова замахала ручками: — Певунчика зарезали недавно…
— Нынче месяц травокос, — перебил Каширин. — А в травокос славяне кур не режут. Чтобы Хорса не гневить. Значит, петуха зарезали не на жаркое, а с другой целью. Понял?
— Ты хочешь сказать, что кровь — не человечья, а…
— Курья! — выпалила Рута. — Курья кровь разлита возле рва! Я капнула туда змеиста млека, а оно — не вскипело! Я так напужалась!
— Змеиное молоко, то бишь черная ртуть, закипает при смешивании с человеческой кровью, — терпеливо перевел Данька. — Это знает любой волхв-самоучка. У Руты было немного гадючьего молока… славянские воины используют его в качестве сильного яда. Рута плеснула на окровавленную траву, и реакции не произошло. Вот и вся новость. Понимай как знаешь.
— Боюсь, я слишком тупо соображаю, — улыбнулся я. — Похоже на бред. Не хочешь ли ты сказать, что у Плескуна в жилах — петушиная кровь?
— Плескун не был ранен, Алеша, — вздохнул Каширин. — Он только
СРОЧНОЕ ПОСЛАНИЕ КАТАФРАКТА КИРИЛЛОСА МЕГАЛОСА КНЯЗЮ АЛЕКСИОСУ ГЕУРОНУ
(Немедленно, с голубиной почтой)
Вижу логово зверя. Здесь целая стая. Прошел по следу Горбуна три часа на запад до Ботвинова болота, урочище Жиморосль. Наблюдаю наскоро обустроенный лесной лагерь на полста разбойников вижу часовых, дымы костров, сохнущее белье. Сижу в кустах, как приказано.[68]
АЛЕКСИОС ГЕУРОН — ДЕСЯТНИКУ ДОРМИОДОНТУ НЕРО
(Срочно)
Двумя дюжинами катафрактов и двумя дюжинами славянских дружинников Жиробрегского гарнизона немедленно выступайте по тропе на запад до Ботвинова болота. Вооружение полное боевое. Задача: уничтожение лагеря лесных разбойников в урочище Жиморосль. Пленных не брать, за исключением главаря ватаги, княжича Рогволода-Посвиста. Горбатого волхва Плескуна живым взять не пытайтесь, уничтожайте в первую очередь. Лагерь не сжигать, дымов и шума не поднимать, трупы закопать в глухом месте леса. Захватить и привести мне разбойничий штандарт в виде девичьей косы.
Удачи вам, десятник.
Вот уже восемь минут я старательно успокаивал сердце, Высокий князь не имеет права на раздражение. Между тем недавний разговор с алыберским царем Леванидом едва не вывел из себя. Леванид — я впервые видел горского владыку во гневе — с черным лицом кричал, что не даст мне накрыть разбойничье логово залпом из катапульт. Он кричал, что железные пороки-камнеметы — священное оружие, наш последний довод. Их можно применить только в борьбе с Чурилой. «Ты не смеешь убивать славян, даже разбойников! — хрипел алыберский царь, крюча пальцы в сухие кулаки. — Я стерпел, когда пришлось использовать великое, легендарное орудие моих предков при осаде несчастного городишка Опорья… но боле я терпеть не намерен!» Эти катапульты сотню лет стояли на защите моего израненного народа, они спасали людей, они помогали нам выгадать лишний месяц, лишнюю неделю мира… никогда, покуда жив царь Леванид, они не будут использованы для карательных операций. «Запомни это, юноша! — кричал Леванид. — Запомни навсегда!» Я успокоил его: я запомню. И вышел из горницы, едва не хлопнув дверью. Обойдемся без твоих камнеметов. Я пошлю четыре десятка всадников, они сделают тише и чище.
Тщательно, медленно прикрыв за собой тяжелую дверь, я бросился… нет, не бросился. Просто пошел по рундуку прочь, к выходу в мой любимый сад — и столкнулся с крупной тенью, поджидавшей в черных «челядных» сенях у порога. «Я пришел прощаться, — сказал Данила Каширин. — Я забираю Стати и уезжаю в Калин».
«Тоже замечательно», — спокойно сказал я. И начал уговаривать его остаться. Собственно, только из-за Данилы я не поехал вместе с карательным отрядом десятника Неро на Ботвиново болото. Очень хотелось самому поглядеть на разгром ватаги Посвиста, однако князь Лисей все-таки решил проводить Данилу до пристани. До последней минуты не терял надежды на то, что Каширин одумается.
Мои холопы помогли дотащить какие-то Данькины мешки. Поразительно! Оказывается, Каширин на собственные деньги купил ладью (!) и даже нанял гребцов! Небольшой, но крепкий кораблик поджидал у оживленного гостиного причала. Данькина ладья выглядела скромно: не расписана узорами, на носу не намалеваны «соколиные очи», как на лодьях богатых купцов. Однако я заметил, что парус — новый, добротный. Борта высокие, чуть ниже ватерлинии железные шипы понаделаны — против абордажных лодок… Молодец Данька. Хорошо подготовился к путешествию по суровой реке Влаге.
Мы шли по деревянным мостам к ладье, и с каждым шагом я говорил все громче. Я убеждал Каширина, что хорошо знаком с легендой о его приятеле Михайло Потыке. Действительно, вступив в брак с калинской царевной, легендарный Потык попал под древнее тороканское заклятье, согласно которому в случае смерти жены ее супруг отправляется на три года в подземный склеп — вместе с мертвым телом. Так вот, настаивал я, согласно былине, никто не может выручить Потыка. Только он сам способен решить проблему…
— Былины врут, — отвечал Данила, грохоча сапогами по мосткам. — Потык в забытьи, он слаб.
