значение... Для меня ... нет сомнения, что первые книги, которые выйдут без цензуры, будет полное собрание стихотворений Баркова' . Пушкин даже посвятил ему такую же непристойную, как и творчество самого Баркова, поэму 'Тень Баркова', впервые опубликованную в России в 1991 г.
Поэзия Баркова - вовсе не эротика в западноевропейском ее понимании. 'Установка тут чаще всего не на разжигание блудодейственной похоти, не на амурные соблазны и томления. Мы попадаем не в альковно-адюльтерный розовый полумрак (есть, впрочем, и такое, но в ничтожно малой дозировке!), а в дымную похабень кабацкой ругани, где на плотское совокупление смотрят без лукавого игривого прищура, но громко регочя и козлоглагольствуя, так что разрушается всякое обаяние интимности. Тут нет места бонвиванам, искушенным в таинствах страсти: матерится голь и пьянь... Эротоман ко всему этому скорее всего останется равнодушен... Ибо перед нами не эротика (когда почти ни о чем, кроме гениталий, - это ведь действительно не эротика), а именно озорство, долго ждавшее своего переименования в хулиганство - тогда этого слова, конечно, не было'.
Барков однако не просто похабен, но и пародиен. Он пародирует и высмеивает все - мораль, приличия, литературные жанры, собственных предшественников и современников. В предисловии к 'Девичьей игрушке' (хорошенькое название для похабщины!) Барков ссылается на 'благоприятную природу', наделившую людей гениталиями. Однако барковский секс 'вовсе не близок к ее величеству Природе, но чаще всего безобразно противоестественен. Господствует разгул уродливого гротеска, когда... встречаются не мужчины с женщинами, а их самостоятельно действующие гениталии'. Там есть все - инцест, жестокость, насилие, скотоложество. Драгун насилует старуху, подъячий - француза, монах - монаха; внук до смерти затрахал свою старенькую бабушку; один старец, проникнув в ад, совокупился с Хароном, Цербером, Плутоном, Прозерпиной, фуриями, а до того на земле успел перепробовать не только всех женщин, но и зверей и птиц.
Однако это всеобщее глумление - не просто бред воспаленного, больного эротического воображения. В условиях жесткой духовной и светской цензуры сквернословие было прямым вызовом власти. Родство политической и эротической поэзии едва ли не первым подметил Николай Огарев. В предисловии к изданному им в Лондоне сборнику русской 'потаенной литературы' Огарев писал: 'Поэзия гражданских стремлений и похабщина... связаны больше, чем кажется. В сущности, они ветви одного дерева, и в каждой неприличной эпиграмме вы найдете политическую пощечину... везде казнится один враг гражданской свободы'.
Барков положил начало целой традиции русской непристойной поэзии, которая с тех пор не прерывалась. Самая талантливая и трагическая фигура в ней - юный Александр Полежаев, который за свою озорную и непристойную автобиографическую поэму 'Сашка' (1825) был сдан Николаем I в солдаты, где и погиб. В Советском Союзе о Полежаеве всегда писали как о жертве самодержавия, но 'Сашка' печатался с купюрами, а два вовсе нематерных эротических стихотворения Полежаева 'Калипса' и 'Дженни' почему-то вообще не публиковались.
Обильную дань фривольной поэзии отдали Пушкин и Лермонтов. Полный текст пушкинской 'Гавриилиады' был опубликован, с предисловием и комментариями Валерия Брюсова, только в 1918 г, тиражом 555 экземпляров. Главным препятствием для дореволюционного издания 'Гавриилиады' была не столько эротика, сколько антиклерикальный, кощунственный характер поэмы. 'Юнкерские поэмы' Лермонтова впервые напечатаны в России без купюр только в 1991 г. В письмах Пушкина матерные слова заменялись многоточиями.
Изящная, озорная и не содержащая прямых непристойностей, пушкинская стихотворная сказка 'Царь Никита и сорок его дочерей' рассказывает, что когда-то царь Никита имел от разных матерей сорок дочерей, 'сорок девушек прелестных, сорок ангелов небесных', наделенных всяческими достоинствами. Недоставало у царевен только одной маленькой безделки. Какой именно? В большинстве многотомных собраний сочинений Пушкина сказка представлена маленьким отрывком, заканчивающимся следующими многозначительными словами:
Как бы это изъяснить, Чтоб совсем не рассердить Богомольной важной дуры Слишком чопорной цензуры?
А у Пушкина дальше рассказывается, как царь послал гонца Фаддея к колдунье за недостающими 'у царевен между ног' предметами. Колдунья дала Фаддею закрытый ларец, строго приказав не открывать его. Мучимый любопытством Фаддей тем не менее открыл ларец, сорок затворниц сразу разлетелись и расселись на сучках деревьев. После тщетных попыток созвать их обратно, гонец сел у открытого ларца и начал демонстрировать свой собственный предмет, падкие до него затворницы тут же на него слетелись. Фаддей поймал их и запер обратно в ларец.
Во второй половине XIX в. обходить цензуру стало легче. Одни произведения печатались за границей. Как писал библиограф, критик, сочинитель водевилей и популярных шуточных стихотворений непечатного свойства М.Н. Лонгинов,
Пишу стихи я не для дам, Все больше о пизде и хуе; Я их в цензуру не отдам, А напечатаю в Карлсруэ.
Другие произведения ходили по рукам в списках. Широкой популярностью пользовались, например, анонимные и приписывавшиеся Баркову поэмы 'Лука Мудищев', сочиненная не раньше второй половины 1830-х годов, и 'Пров Фомич', написанная в последней трети XIX в.
Каковы бы ни были литературные достоинства и недостатки поэзии этого типа, она стояла за гранью 'высокой' словесности. Нередко это были коллективные сочинения запертых в закрытых учебных заведениях юношей, стремившихся таким путем выплеснуть и разрядить смехом свои достаточно примитивные и сплошь и рядом 'неканонические' (гомоэротизм) сексуальные мечты и переживания. Эту психосексуальную функцию такие сочинения успешно выполняли и доставляли такое же удовольствие следующим поколениям юнцов, но всерьез их никто не принимал. Сегодняшняя сенсация вокруг них в значительной мере - дань текущему моменту. Если открываются архивы КГБ, можно ли держать под замком литературные архивы?! Хотим все знать! Между тем в прошлом веке подобные - и даже гораздо более приличные - вещи нельзя было печатать не только в России, но и в 'просвещенной' Западной Европе.
В 1857 г. во Франции, имевшей в России репутацию родины эротики и разврата, состоялись два судебных процесса. Автор 'Госпожи Бовари' был в конце концов оправдан, ибо 'оскорбляющие целомудрие места' 'хотя и заслуживают всяческого порицания, занимают весьма небольшое место по сравнению с размерами произведения в целом', а сам 'Гюстав Флобер заявляет о своем уважении к нравственности и ко всему, что касается религиозной морали'. Зато Шарль Бодлер был осужден за 'грубый и оскорбляющий стыдливость реализм', и шесть стихотворений из 'Цветов зла' были запрещены. По словам газеты 'Журналь де Брюссель', 'этот гнусный роман, 'Госпожа Бовари', всего лишь благочестивое чтение с сравнении с тем томом стихов, который вышел в эти дни под заглавием 'Цветы зла'.
Сборники российских скабрезностей, вроде знаменитого 'Eros russe. Русский эрот не для дам', изданного в Женеве в 1879 г., выпускались на Западе крошечными тиражами, за счет авторов, да и кого волновало, что печатается на никому неведомом русском языке?
Гораздо серьзнее было то, что русская цензура и литературная критика практически не видели разницы между порнографией и эротикой. Во второй половине XVIII в. благородных юношей, а тем паче - девиц всячески предостерегали против чтения не только фривольных французских романов, но и высоконравственных сочинений английских сентименталистов. Непристойной считалась, например, 'Памела' Ричардсона. В 1806 г. журнал 'Аврора' остерегал своих читателей от 'вредных внушений' чувственных сцен 'Новой Элоизы' Руссо. В 1823 г. 'Вестник Европы' хвалил сэра Вальтера Скотта за то, что у него нет 'соблазнительных' сцен. В 1820-х годах яростным атакам за 'чувственность' подвергалось искусство романтизма. В 1865 г. журнал 'Современная летопись' обнаружил 'эротизм', доведенный до самого крайнего, 'самого циничного выражения' в драмах Александра Островского 'Воспитанница' и 'Гроза'. А в пьесе 'На бойком месте' драматург, по словам рецензента, 'остановился только у самых геркулесовых столбов, за которыми уже начинается царство маркиза де Сада с братией'.
На Западе у эротического искусства или того, что считалось таковым, был один главный противник - церковь. В России этот противник был особенно силен, опираясь не только на собственный авторитет религии и церкви, но и на государственную власть. Но еще страшнее внешней цензуры были собственные внутренние противоречия русского Эроса.
Русская классическая литература XIX в. создала исключительно яркие и глубокие образы любви.
