— У тебя, небось, шаром… — сказал министр, входя с лейтенантом в комнату и, не раздевшись, водрузил на стол бутылку армянского коньяка.
— Да… Отпуск кончился. Я уже уезжать собрался.
— Ничего, подкину.
— Так далеко ведь…
— На колесах всюду близко. Я еще, — вздохнул, — на колесах. Что ж, открывай. Выпьем за тебя! Число твое помню, а сколько стукнуло — забыл. Четвертак тебе?
— Двадцать шесть.
— Ну, все равно не вечность. Я тебе денег привез. Вот, посчитай. Три, как обещал.
— Да не надо… — зарделся Курчев, не столько обрадовавшись деньгам, сколько застыдившись своего недоверия.
— Чего там — не надо?! Не подарок. Твои. Дом-то тютюкнули!.. Жалко.
— Ага, — кивнул племянник.
— Ну, тебе-то не очень… Ты вон устроился, — сказал дядька, наконец стаскивая пальто и оглядывая комнату. — Бедновато, но жить можно, — открыл он шкаф, и Борис вспомнил, что Марьянин клетчатый чемодан, слава Богу, засунут в его желтый кожаный.
— Жить можно, — повторил дядька. — Молодой, еще всего накупишь. А вот мне уже податься некуда.
— Да ну?
— Некуда. Некуда и не спорь. И устал я в Москве. Был бы дом, сразу бы на пенсию и с тобой айда рыбу ловить. Ты жениться не собираешься?
— Нет.
— И правильно. Вот бы и приехал ко мне, если бы дом был.
— А вы новый купите. И вот эти в него… — подтолкнул Курчев по клеенке пачку купюр, сам удивляясь, как легко отказывается от этих свалившихся с неба двадцатипятирублевок.
— Нет. Купить не то… А эти спрячь, — отвернулся дядька, словно не был вполне уверен, что удержится и не возьмет денег назад.
— Хорошо, — кивнул Борис и сунул деньги в полевую сумку.
— Вот, узнаёте? — спросил, вытаскивая из шкафа большую чашку.
— Как же, Кузькина, — усмехнулся министр. — Не любил он меня. За что — не знаю. А теперь не спросишь.
— Угу, — кивнул племянник. — А может, любил, и вам показалось.
— Может, — согласился высокий родственник, думая о чем-то своем. — Что ж, так без всего дуть будем? Сбегай напротив, печенья хоть возьми.
— Разом, — выдохнул Борис, но, выскочив в коридор, вспомнил, что денег всего четыре рубля.
— Вон, письмо вам, — выползла из сеней Степанида.
— Печенья не осталось, Степанида Климовна? — спросил соседку.
— Сушки только.
— Сушки пойдут, дядь Вась? — крикнул в открытую дверь своей
