Владимир Корнилов; “Демобилизация”; Роман

конюшни.

— Давай.

— Вот, — протянула соседка глубокую фаянсовую миску с отбитым голубым ободком, полную поджаренных, обваленных в маке маленьких баранок.

— Письмо, — повторила, — возьмите.

И тут, машинально глянув на конверт, Курчев узнал Ингину руку.

— Ты чего, пить или читать собрался? — выглянул в коридор Василий Митрофанович. — Серьезное, что ли?

— Да нет. Так… — застыдился племянник и, внеся миску с сушками, положил ненадорванный конверт на край стола, адресом вниз.

— Да что, читай. Я подожду. Хотя вот разлито, — кивнул на две кружки — жестяную и глиняную. Племянник поднял жестяную и чокнулся с родственником.

— Ну, расти веселый, — обнял его дядька и Борис, расчувствовавшись, с пьяным мальчишечьим форсом сунул письмо в полевую сумку — дескать, кто мне сейчас роднее и важнее вас, дядя Вася, и не буду какие-то послания читать-отвлекаться!..

Сначала попеременно, а потом, ближе к донышку бутылки, перебивая друг друга, племянник и дядька стали предаваться сентиментальным воспоминаниям, и дядька все чаще шмалял племянника по затылку и тот в конце концов по-дурацки, чуть не плача, обнял его.

— Хороший ты парень, Борька, — тоже почти прослезился министр. — Только деньги зря не спускай. И эти прибери, — кивнул на полевую сумку и тут же сам встал и аккуратно, с уважением, словно это было именное оружие, повесил сумку в шкаф.

«Так мне же с ней в часть ехать», — хотел сказать племянник, но в подпитии постеснялся.

— Торопишься? — улыбнулся дядька. — Ну и правильно. Служба прежде всего. Тебе к которому?

— Все равно. Главное, чтобы завтра к разводу.

— Дорога хорошая?

— Асфальт сплошь.

— Ну и не тушуйся, — по-отечески надел на него шинель, перетянул ремнем и вытолкнул в коридор.

— Чего я жалел всегда, Борька, — сказал он, стоя за спиной лейтенанта, который навешивал на дверь замок, — это, что ты мне только племяш. Понимаешь?

— Угу, — кивнул лейтенант, соображая, что родственник пьян не меньше его самого.

Ключ от замка, незаметно от дядькиных глаз, он пристроил на дверной притолоке.

6

— А все-таки удобно, — думал Борис, растянувшись на заднем сидении ЗИСа. Дядьку они уже завезли. Шофер, очевидно мало обрадованный свалившимся на него заданием, что- то ворчал себе под нос, но Курчев, не прислушиваясь, думал о своем, вминаясь в серые подушки казенного лимузина.

Быстро темнело. Время приближалось к восьми, но еще не поздно было сказать шоферу, чтобы развернулся и погнал в Москву. Шофер бы только обрадовался, а Курчев заскочил бы домой и взял бы из сумки Ингино письмо.
Но ему неловко было перед дядькой, потому что шофер наверняка бы стукнул. Минут двадцать назад у проходной санатория дядька сказал водителю:

— Завтра, Вадим Михалыч, подавай к часу. Лекций у Алешки вроде нет и Марьяна, говорила, освободится…

Дядька сказал это небрежно, но Борис чувствовал, что за этой небрежностью сквозило желание доказать и племяннику, и шоферу, что дома полный порядок.
«Склеилось у вас, и чудесно! — подумал о Сеничкиных- младших. — А у Инги, значит, расклеилось, и потому письмо шлет.»
«В углу-то в углу, а на ЗИСе катишься, — вернулся Курчев к самоанализу. — Тогда уж пешком ходи! Два года армии от тебя было пользы, как сгущенки от козла. А тугриков перебрал сколько? А? — грыз себя. — Охота писать в стол? Пиши. Но обществу твое писание без разницы, раз оно его не прочтет.»
За окнами машины стало совсем темно, и шофер то и дело переключал фары с ближнего света на дальний, пока они не выехали на отводное шоссе, на котором до самого «овощехранилища» им не встретилось ни одной машины.

— Спасибо. Дальше нельзя, — сказал Курчев и козырнул водителю.