Под зачарованным взглядом солдата роты охраны ЗИС, развернувшись рядом со шлагбаумом, с воем помчался в Москву, а Курчев пролез под полосатой перекладиной и снова очутился в полку, толком еще не зная, кто он теперь — офицер или демобилизованный. На слабо белевшей под тусклой луной бетонке мысли охватывали невеселые, и от того, что военный городок приближался с каждым шагом, на душе становилось холодней и безрадостней. — Отвык, распустился… — бормотал Курчев.
Меньше всего хотелось сейчас столкнуться нос к носу с Ращупкиным. Да и особист был не сахар. Вспомнив, что сапоги у него так и остались невычищенными, Курчев спустился в балку, надеясь, что там еще не подсохло. Свежая грязь на обуви всегда выглядит приличнее старой. Но в балке было сухо и тропинка была вполне утоптана. — Здравия желаю, товарищ лейтенант, — раздался низкий знакомый голос.
Дневальный Черенков, отодвинув известные всему полку доски, сидел на нижнем бревне забора и рядом с ним приткнулась та самая девка, что приходила из ближайшей деревни стирать офицерам и убирать в их домике и однажды вытащила из кителей Курчева и Секачева по полусотенной. — Черт, напугал, — сказал Борис. — Иди отсюда, а то хватятся.
— Да нет… У нас третий день подъем в пять и без мертвого отдыха. Так что давно давят.
— Все равно иди. Я тебя тут не видел, — раздайнул локтями, будто это были доски, девчонку и дневального и влез к себе во двор.
— Порядочки, — вздохнул, подходя к крыльцу и чувствуя, что встреча с разгильдяем-истопником, который два месяца назад отучивал от бабы почтальона Гордеева, а теперь сам тискает девку в ближней самоволке, несколько примиряет с действительностью.
Он оглянулся. Дневальный снова запахнул в свой стеганый бушлат девчонку. Фонарь над этой частью забора не горел. Весь городок выглядел как-то сонно, почти нигде не было света. В окне парторга Волкова было темно, а у Секачёва с Моревым чуть светилось. Видимо, свет горел в проходной комнате. — Смотри, не запылился! — засмеялся Морев, едва Борис открыл дверь. — Сходу вписывайся. Мы только начали.
За столом, кроме Морева, сидели Секачёв и Павлов и молча скидывали карты. Залетаев спал и второй летчик-связист, вернувшийся из отпуска, тоже спал, с отвычки к электричеству накрывшись с головой. — Вписывайся, — сказал Федька.
— Если только до утра. А то спать не на чем, — пошутил Курчев, оглядывая две пустые койки без матрасов — свою и Гришки Новосельнова.
— Пехота в отпуске, — сказал Секачёв, имея в виду парторга. — Так что, вписывать?
— Четыре рубля всего, — усмехнулся Курчев, бросая на свою пустую кровать шинель и шапку.
— Поверю, — насупился Секачёв. — Вон кепор продашь, а то мой сперли.
— А я в чем?
— Лысым будешь, — засмеялся Морев.
— Тише нельзя? — буркнул из угла Залетаев, приподнял голову, но, увидев Курчева, тут же повернулся к стене.
— Женился? — кивнул в сторону летчика Борис.
— Да нет. Совсем присох, — улыбнулся Павлов.
— Я про Зинку спрашиваю, — сказал Борис.
— Ничего, обкрутит, — проворчал Секачёв. —
Батя им уже комнату обещал. Забродин в госпиталь лег. Освободилась. — Что, не женился?
— Кто?
