невразумительную нежную чушь, и наконец она успокоилась.
А мы оказались в лесу под дождем, и на некоторое время стало не до выяснения отношений.
В свете новейших антинаучных представлений об устройстве мира — полагаю, Альке нужно было поразмыслить, а кроме того, ей надоела моя болтовня.
она
Мы плелись по этому дурацкому лесу, он все не кончался, погода была отвратительная, и мы промокли до нитки. К тому же на мне снова были ужасные длинные юбки чуть не до земли. В этом и по паркету-то не находишься, а уж по мокрому лесу! Я попробовала подобрать подол — стали мерзнуть коленки, ну, это я бы еще пережила, не цаца; но руки, занятые юбкой, не могли отводить ветки от лица. Я отпустила подол — и немедленно зацепилась оборками нижней юбки за разлапистую корягу.
— Не могу больше, — взмолилась я. — Отокар, дай нож!
— Какой еще нож? — он похлопал себя по заду, по бокам, обнаружил-таки кинжал и протянул мне.
И я со злобой резанула этот постылый подол. Я рвала юбку зубами и когтями, как гарпия добычу.
— Что ты делаешь? — оторопел мой возлюбленный.
— Я… очень… очень… хочу отсюда… куда-нибудь… деться… хоть к чертовой ма…тери! — на последнем слове юбка сдалась, оборвались последние нитки, и теперь кривой и косой подол едва прикрывал колени. С нижней юбкой я обошлась столь же сурово, только вышло быстрее — тонкая белая ткань оказалась слабовата против моей злобы.
Отокар вздохнул, подобрал лоскуты, мстительно брошенные мною под ноги, сунул в ножны свой кинжал.
— Если хочешь отсюда уйти, придется идти, — сказал он. — На твоей злости, как видишь, мы не ездим. Хилое горючее.
Вне себя от ярости, я выплюнула:
— Лучше всего мы ездим на твоем члене! Каждый раз что-нибудь новенькое. Ну, что стоишь? Давай, по-быстрому, а то я замерзла! — и потянула подол вверх.
Лицо его вздрогнуло и застыло, глаза почернели. Он поднял руку — я думала, он меня ударит. но он взял меня за подбородок и посмотрел мне в глаза. И я мучительно покраснела от стыда, зажмурилась, не в силах вынести этот взгляд. Перехватила его руку, прижалась, поцеловала ладонь, забормотала: 'прости'… Он резко выдохнул и отвернулся, но руки не отнял.
И мы пошли дальше.
И уже в темноте нашли охотничью избу.
он
Мы устали, промокли, замерзли, а пришлось искать спички и свечи, топить печь, идти за водой к роднику — в основном на слух; уже утром оказалось, что есть и бочка с дождевой водой, просто мы не нашли ее в темноте. Наконец на печке заворчал чайник, небольшое помещение еще не прогрелось как следует, но ощутимо потеплело; на лежанке обнаружилась стопка толстых ватных одеял, слегка волглых, зато много. Мы разворошили эти одеяла, чтобы они согрелись, Аля завернулась в одно из них, сняв мокрую одежду, и села возле печки, вытянув к теплу босые ноги.
— Все зло не от меня, а от тебя, — сказала она задумчиво. — Ты жил в Москве два года, прежде чем мы встретились. Думаю, тебе надоело носиться по мирам без руля, и ты подсознательно искал управу на свой дар. И нашел меня. И утащил с собой, чтобы я на тебя настроилась и привязалась к тебе. Тебе нужен был якорь. Я — якорь.
— И парус, — добавил я. — И вожжи. Только, Алька, если подумать — почему я угодил в Москву, когда тебе было тринадцать? Скажи мне, девочка, тебе не хотелось, скажем, путешествовать в тринадцать лет?
— Ты хочешь сказать, что я вытянула тебя в Москву еще тогда? — она поежилась под своим одеялом. — А почему не раньше, не позже? Расскажи, как ты пришел в Москву.
Я припомнил осенний день в Канаде. Мы бродили с приятелем по берегам Великих озер. И поход мой закончился по причине рыбацкого азарта: я поймал здоровенную рыбину, долго ее вываживал, а вытащить уже не успел, Канада мигнула и превратилась в набережную Яузы, а осень — в слякотную раннюю весну 1977 года.
— Мы с Петькой тогда часто мечтали, как поедем в Африку, — Аля грустно улыбнулась. — Но мы об этом думали весь год, все спорили, как лучше охотиться на слонов и можно ли спастись от льва, притворившись мертвым. Знаешь, Отокар, я думаю, тебя понесло как всегда — куда попало, и я перехватила тебя на лету. Только мне отлично было известно, что Африка мне не светит ближайшие лет двадцать, поэтому я не зацикливалась на этом желании. И ты не знал, где меня искать — может, ты даже выпал из своей Канады где-то рядом с нами, но мы с Петькой уже говорили о другом, и ты меня не узнал.
Она помолчала немного и добавила:
— Ты исполняешь мои желания. Но как-то их переворачиваешь всегда. По-моему, ты исполняешь только те, которые совпадают с твоими собственными, и так, как тебе удобно. Я столько раз скучала по дому и по маме — но туда мы с тобой ни разу не попали… И… и если ты еще раз посмеешь сказать, что я заставила тебя меня полюбить, я тебя брошу! И обратно не позову! Шляйся сам где знаешь!
— Как же ты меня бросишь, — вздохнул я. — У меня никого нет, кроме тебя. Я тебя не отпущу. И у тебя ведь — только я…Иди сюда, милая. Никуда нам друг от друга не деться. Ну, не плачь, девочка… Пойдем-ка зароемся в те одеяла. Я ужасно устал, а ты и вовсе чуть жива. Туши свечку.
она
Мы прожили в лесной избе несколько недель. Даже жаркие ночные ласки не сдвигали нас с места. Никаких поблажек — суровая проза примитивного быта. Еду добывал Отокар — на второй день он обнаружил у себя охотничью сноровку, а в сенях — допотопное ружье, и к крупам, предусмотрительно запасенным предыдущим обитателем избы, стало добавляться мясо, то куропатка, то заяц. А мне пришлось научиться разделывать эти тушки… брр… но научилась кое-как. Стирала в корыте, топила печь, жарила мясо, варила каши, мыла полы. Дрова колола — изредка, чаще все-таки это делал Отокар
Зато мы перестали выяснять, кто из нас крутит штурвал. Сейчас его явно никто не трогал.
А потом мы вспомнили, что человек — животное общественное, пополнили запас дров, вымели мусор, подперли дверь поленом — и ушли куда глаза глядят.
Через пару часов под ногами зазмеилась хоженая тропа. Потом лес расступился, и мы вышли к небольшой деревне возле речки-переплюйки.
— Гнилушки, — сказал Отокар. — На местном наречии — Сартагай. Ты снова не знаешь языка?
Я покачала головой.
— Ничего страшного, — улыбнулся он. — Я чудной, днями в лесу пропадаю, и жена у меня должна быть достойна моей репутации. Девка из-за леса, где нормальные люди не живут, только баргеты и кумасты, а они не совсем человеки… В самый раз. Пойдем, познакомлю с соседями.
И после этого он будет говорить, будто я веду его по его дорогам! Да откуда ж мне было знать там, в лесу, что я тренируюсь перед вступлением в настоящую сельскую жизнь! У него в деревне был дом. Деревянный, крытый тесом. Курятник, за которым в его отсутствие приглядывала соседка, бабка Канга. Кошка Зюка, гулявшая сама по себе. Огород, в котором что-то росло, явно взывая о прополке и поливе. И все это перешло в мои руки, из которых и валилось с редким постоянством. Потому что в деревне я была два раза в жизни — в том самом Елкине, у маминой двоюродной бабушки…
Но мне понравилось.
Бабка Канга поцокала языком, увидев меня, и взялась за обучение дикой девки из-за леса. Тетка Уйта и тетка Лема каждую свободную минуту забегали помочь, наставить, направить. К концу лета мой огород дал урожай не хуже соседских, куры исправно неслись, кошка мурлыкала и толкала лбом руку, чтобы почесали; я сшила себе несколько рубах и две юбки, а Отокару даже штаны — спасибо соседкам, вышло не криво. И я разговаривала на ломаном турайском.
