камень, но я вовремя пригнулся. На бегу призывал во всё горло Гаврилу. Добравшись, ввалился в помещение, не успев как следует затормозить, — так рухнул последний вигвам селения.
— Гаврила! — позвал я, барахтаясь среди шкур и обломков жердей. — Вылезай, пора ноги делать, пока нам их не оторвали…
Никто не отозвался на мой крик. Пошарив еще, я убедился, что Гаврилы здесь нет. Куда он делся? Не мог же я его не заметить в гуще сражающихся? А вдруг не заметил? Ведь сомнут моего клиента и «прости» сказать поленятся… Им-то, индейцам, защищенным зельем Таронха, всё как с гуся вода — они сражаться могут до второго пришествия, а Гаврила под покровительством духа добра и всепрощения не состоит.
Я побежал назад, выкрикивая имя детины, и… совершенно неожиданно наткнулся на него самого.
Гаврила летел, едва касаясь ногами земли. Таким я, признаться, его еще не видел. Глазищи горят, как театральные софиты в сцене убийства Дездемоны, руки сжимают вывороченную березку (с корней сыплются земляные ошметья), рот — красная четырехугольная дыра, из которой, как фарш из мясорубки, сыплются страшнейшие ругательства.
Меня мой клиент не заметил. Пронесся мимо и врезался в куча-малу, словно торпедный катер в мелководную заводь. Брызгами разлетелись в разные стороны индейцы, неосторожно оказавшиеся на пути детины. Почти сразу же послышались глухие тяжкие удары — это заработала его импровизированная дубинка. Бах! Бах! Бах!.. То один, то другой воин взлетали метра на три вверх и с воплями шлепались обратно.
Люди племени пиу-пиу оторопели — будто узрели перед собой не рассвирепевшего непонятно по каким причинам воеводина сына, а самого злобного Тависка, явившегося собрать кровавую жатву. Ровно минуту Гаврила беспрепятственно сеял разрушение и смуту, а потом народ пиу-пиу опомнился. Забыв о междоусобице, всем кагалом накинулись на чужеземца стар и млад. Гаврила взревел, словно медведь, облепленный вцепившимися в него собачонками, встряхнулся и вновь поднял свою дубину…
И чего это он озверел? Чего это ему в голову взбрело подраться? Совсем недавно лежал хворый и квелый… Горячая кровь, что ли, взыграла? Ну здесь ему не на кулачках с боярскими отпрысками силами мериться. Полтораста неуязвимых, откормленных воинов с женами-мегерами и детьми-дьяволятами точно сделают из него отбивную… Правда, если верить пенсионеру Таронха, неуязвимы пиу-пиу только для своих краснокожих братьев и диких зверей, а про русских недорослей он ничего не говорил… Равно как и про бесов — оперативных сотрудников… Так что Гаврила вполне может успеть отправить на тот свет десяток- другой индейцев прежде, чем превратится в отбивную…
Делать было нечего — пришлось самому вступать в бой. Не бегать же вокруг дерущихся и не умолять плаксивым голосом: «Ребята, ну хватит… Ребята, ну перестаньте…»
Хвала преисподней, индейцы успели подустать. Только этим и можно объяснить то, что Гаврилу не растерзали, пока я, раздаривая направо и налево плюхи, добрался до него.
— Эй! — крикнул я, ожесточенно отлягиваясь от подступавших ко мне воинов. — Джеки Чан, воеводин сын, ты меня слышишь?!
Гаврила грузно развернулся, дубиной повергнув наземь одновременно пятерых нападавших.
— Адик! Ты как здесь?
— Я-то? — воскликнул я, проводя серию ударов в корпус краснокожего отморозка, пытавшегося кремниевым ножом снять с меня, живого, скальп. — Я тебя выручаю, а ты?!
Детина не ответил, увлеченный вбиванием в землю по пояс вооруженного сразу двумя палицами индейца…
Да-а, и не поговоришь особо в такой толчее!.. Кто-то верткий и сильный, как удав, остро вонявший потом и бизоньими окороками, прыгнул мне на шею. Когда я наконец расцепил намертво сошедшиеся на моем горле пальцы и зашвырнул диверсанта далеко за пределы поселка, Гаврилы рядом уже не было. Судя по хлестким звукам плевков и богатырскому уханью, он бился где-то недалеко — метрах, может быть, в десяти от меня. И уходил всё дальше и дальше.
«Дошло-таки до твердолобого, — подумал я, — что сваливать отсюда надо подальше, а не играть в супергероя. Размял косточки — и хватит…»
Столкнув лбами налетевших с двух сторон воинов, я рванул за Гаврилой, по пути перехватывая копья и дубинки, нацеленные в меня самого. Еще несколько щедро выданных лично мною нокаутов, прыжок вперед — и я оказался в фарватере прорубавшего себе дорогу детины. Здесь уже драться мне было не нужно — вся трудность состояла в том, чтобы устоять и продолжать движение, когда под ноги мне валились изувеченные краснокожие. Я порядком напрыгался, пока мы выбрались на более или менее свободное пространство. Утерев пот со лба, я оглянулся: толпа индейцев еще колыхалась сама в себе, словно рассуждая, кого бить, если основные противники — Рогатый Дух и Большой Дух — куда-то запропастились?.. Времени было в обрез — вот-вот раздастся вопль: «Здесь они! Лови их!» И я решил применить истинно бесовскую тактику, а именно: дважды выкрикнул на разные голоса:
— Кленовый Лист — жулик! — И: — Долой диктатуру Быстроногого Оленя!
Племя пиу-пиу мгновенно вспомнило недавние распри и занялось делом…
Я повернулся к Гавриле, чтобы посоветовать ему бежать быстрее и по возможности не останавливаться, но вдруг заметил, что детина-то, оказывается, не один: на его плече покоилась краснокожая девушка в изорванной одежде.
«Это еще что за новости? — пронеслось в моей голове. — Захват заложницы?!»
Но проводить разбор полетов было некогда. Гаврила сам рявкнул:
— Бежим!
И мы побежали.
* * *
— Надо развести костер, — заявил Гаврила.
— Не надо, — ответил я. — Дикари по дыму нас в два счета найдут. Хочешь еще подраться? Не весь пар выпустил?
— Нам бы согреться, — пробурчал детина. — Я ноги промочил, и она вся мокрая… Почему мы по воде-то бежали? Ручей всего два шага в ширину — нет, нужно было ноги мочить!
— Со следа сбивали преследователей, — объяснил я. — Чтобы дольше искали… Ты мне лучше скажи: зачем девку уволок? Совсем, что ли, с ума спятил? И так всё племя переполошили, как эпидемия атипичной пневмонии — Китай, так ты еще и заложника взял, изверг этакий!
Мы одновременно посмотрели на девушку из рода пиу-пиу, неподвижно лежавшую в густой траве. Дикарка находилась в глубоком обмороке; о том, что скачки на Гаврилиной спине не выбили окончательно из нее дух и она всё еще жива, можно было догадаться по слегка подрагивавшим векам и чуть приподнимавшейся при слабых вдохах-выдохах груди. Слегка прикрытая разодранной кожаной рубашкой грудь лежавшей без сознания девушки была такая, что я бы лично поостерегся делать искусственное дыхание: имея дело с этакими формами, и не заметишь, как увлечешься и процедура оживления плавно перерастет в нечто совершенно иное… «Не дэвушка, а пэрсик!» — как сказал бы один из моих недавних клиентов, продавший душу за торговую точку на Измайловском рынке. Кстати, чем-то на Оксану похожая. По крайней мере, привлекательна не меньше…
— Она не заложник! — возмутился воеводин сын. — Я испугался просто, что стопчут ее… Она же в ихних разборках участия не принимала. Просто шла через поселок, когда всё началось…
— Откуда ты знаешь? — спросил я, с трудом отводя глаза в сторону. — Видел, как там всё было?.. Жены за мужей вступились, дочери за отцов… Полномасштабная племенная месиловка.
Я не удержался и скользнул искоса взглядом по дикарке — от груди и ниже… Зря, между прочим, индейские женщины носят штаны вместо юбки. Штаны, конечно, удобнее, но юбка… сами понимаете… К тому же на таких очаровательных ножках короткая юбочка с разрезом до середины бедра смотрелась бы гораздо лучше порванных на коленях кожаных легинсов.
— Нет у нее ни отца, ни матери, — сказал Гаврила, который и сам старательно рассматривал собственные колени. — У нее из родни только дед один остался. И тот сейчас отсутствует…
— Внучка жреца! — догадался я. Гаврила вздохнул и почесал в затылке.
— Она самая. Хорошая девка. Прибрежной Галькой зовут. Уважительная, не то что этот поганец Хитрый Скунс. Как ухаживала за мной! На ноги меня, можно сказать, поставила отварами из трав. А я уж думал — дуба дам из-за обжорства своего.
