их и подал один Тарашкевичу:
— Возьмите, батюшка, там серебряная пуля. Я сегодня днем отлил десяток. Все ложки перевел.
Священник кинул взгляд на оружие, потом мотнул головой:
— Мое оружие — крест и слово Божье. А ты — держи пистоли наготове. Кто знает, что нам встретится. Может быть, одолеем пулей и порохом. Если будет на то Божья милость.
Тарашкевич вытащил из-под одежды простой восьмиконечный крест без украшений и фигурки Христа. Сняв крест с шеи, священник крепко зажал его в руке.
— Хорошо, отче. — Кастусь один пистоль заткнул за пояс, а второй взял в руку. — Идемте. Я себе тут схованку сделал в кустах — оттуда весь дом как на ладони, а нас не увидать.
Они, стараясь не шуметь, осторожно пробрались в укрытие Кастуся. Там, среди кустов, было свободное утоптанное место. Рагойша даже приволок два пенька, чтобы сидеть. Тарашкевич, поблагодарив хлопца, опустился на колоду и перевел дух. Кастусь устроился так, чтобы сквозь ветки видеть дом Алеси. Долго он не просидел. Заерзал, потом поднялся, начал ходить. Несколько раз проверял пистоли. Священник уже хотел усадить его, но тот резко остановился и повернулся к Тарашкевичу.
— Слышите? — прошептал Кастусь, сверкая глазами. Батюшка напрягся, вслушиваясь, потом спросил:
— Что именно?
— У Бочки собачка была — гавкало малое. Как ни пройдешь мимо — облает на всю улицу. Отчего же сейчас молчит? Сбежала?
Тарашкевич кивнул, помолчал немного и сказал:
— Выходит, нелегкий труд нам с тобой выпал. Ох, нелегкий. Что ж, такова воля Божья. Будем ждать.
Кастусь в очередной раз вытянул пистоль и проверил заряд. Тарашкевич улыбнулся его нетерпеливости и, прикрыв глаза, стал беззвучно молиться.
Совсем стемнело, комары исчезли, цикады стрекотали все тише. На небо стала взбираться уже ущербная, но еще яркая луна.
Священник и доктор ждали. Молча, нервно, упорно.
Он появился за полночь. Кастусь заметил его первым и, схватив Тарашкевича за рукав, ткнул рукой на запад. Там, со стороны кладбища, летел огненный шар размером с небольшого пса. Разбрасывая искры и оставляя длинный извивающийся хвост, он спокойно и уверенно плыл к хате. И правда — словно змея.
Кастусь молча указал священнику на ветки. Тарашкевич проследил взглядом и кивнул в знак понимания — огненный змей летел против ветра. И абсолютно беззвучно.
Шар подлетел к хате, завис у трубы, стреляя искрами, и резко, толчком, нырнул в дымоход.
— Похож… — первым нарушил тишину Тарашкевич. — Что ж, Кастусь, теперь нужно узнать, что он там, в хате, делает. Идем.
Она ждала его. Предвкушала, надеялась и боялась. Предвкушала его крепкие объятия и страстные поцелуи, надеялась, что он сегодня наконец останется до утра, а не уйдет в предрассветных сумерках. И боялась — вдруг не появится?
Когда ее муж умер от неизвестной лихоманки, она себе места не находила. Жила как в тумане, ничего не замечая вокруг. Толком не ела, почти не спала. Все отказывалась верить, что ее заботливый, нежный, сильный Адам умер. Ходила по местечку, искала его везде, спрашивала у людей: не видел ли кто ее ненаглядного. Те мотали головами, мол, не видели, и она шла дальше. А они стояли и смотрели ей вслед.
Стали поговаривать, что она ума лишилась, но плохого ей не делали, напротив, жалели несчастную вдову кто как мог. Доктор вот несколько раз заходил, ползал по дому, простыни, на которых Адам умирал, себе взял — все пытался понять, что же с бондарем случилось. Она не обращала на него внимания. Алеся искала Адама. В церковь ходила, свечки ставила, молилась всем святым подряд.
И вымолила-таки.
Он пришел через девять дней после похорон. Появился у дверей и замер, с улыбкой глядя на обомлевшую жену. Она опомнилась, бросилась к нему, прижалась всем телом и зарыдала по-бабьи — в голос. Он молчал и гладил ее по волосам. А потом, когда она выплакалась, потянул к кровати…
Утром она проснулась одна. Выбежала на двор как была, кликала-звала, да без толку. Хотела в колодце утопиться — соседи не дали. Оттянули от сруба, завели в хату. Бабка Тэкля сидела с ней до самой ночи. Потом ушла.
А ночью пришел Адам. Так же незаметно и так же спокойно. Привлек к себе, погладил по волосам. Она спрашивала что-то, жаловалась, ругала его за жестокосердие. Он молчал и продолжал гладить. А потом взял ее прямо на полу. Нежно и страстно.
Утром она проснулась одна. Но уже не бросилась бегать по двору и голосить. Спокойно ждала темноты. И он снова пришел.
И на следующую ночь.
Через ночь — тоже.
Приходил, слушал ее, а затем брал как хотел. И она отдавалась ему вся, до донышка.
И была счастлива.
Он пришел как всегда — за полночь. Прислонился к косяку и улыбнулся. Она улыбнулась в ответ и протянула к нему руки. И ее совсем не смущало то, что свет беспрепятственно проникал сквозь его тело.
Кастусь взвел курок и повернулся к Тарашкевичу. Отец Ян кивнул:
— Давай.
Лекарь осторожно толкнул калитку. Она приоткрылась, тихонько заскрипев. Кастусь вошел на двор и немного постоял, прислушиваясь — в хате стонала женщина. Тарашкевич коснулся его плеча, и Рагойша посторонился, пропуская священника. Тот двинулся вперед, держа крест перед собой. Перехватив пистоль половчее, Кастусь последовал за ним.
Они остановились под распахнутыми из-за жары окнами. И заглянули внутрь.
Луна давала достаточно света, чтобы увидеть, как молодая женщина в закатанной под самое горло нижней рубахе упоенно отдается кому-то бледному и неясному, жадно стискивая его руками и ногами.
Лекарь и священник переглянулись.
— Не успела мужа похоронить… Кто же это с ней, батюшка?
Тарашкевич не успел ответить. Алеся выгнулась и закричала. Ее любовник приподнялся на руках и замер. Кастусь смог рассмотреть его лицо. И волосы на затылке лекаря зашевелились.
— Это же…
Он не успел договорить. Тарашкевич взревел и нырнул в окно, как в полынью.
— Изыйди, Сатана! — громыхнуло в хате. — Прочь, прочь!
Кастусь бросился за священником. Когда он вскочил на ноги, то увидел Алесю, забившуюся в угол кровати, Тарашкевича, размахивающего крестом и выкрикивающего слова молитвы, и — тающего в воздухе Адама Бочку. Его лицо кривила гримаса боли, а в глазах стояли слезы.
Именно глаза исчезли последними.
Алеся, увидев, что муж пропал, завопила и бросилась к дверям как была — в одной рубахе. На пороге споткнулась, упала, замерла без движения. Священник бросился к ней. Рядом на колени упал лекарь. Он быстро проверил дыхание, сердцебиение и сказал встревоженному Тарашкевичу:
— Это обморок, батюшка. И ударилась, когда падала, но ничего страшного.
— Давай перенесем ее на кровать, сын мой.
Они подняли вдову, и Кастусь не сдержал удивления:
— Надо же! Какая она легкая!
— Это плохо, — буркнул священник.
Они уложили девушку на кровать и вышли в сени. С улицы уже спешили соседи с топорами да
