Герои на все времена

Степан подавил вздох. Неопределенно пожал плечами. Внезапно стало очень холодно, промозгло. Как осенью. Замечаете, люди? Нет, у вас по-прежнему апрель…

— Ой, посмотрите-ка! У Дарьки новый поклонник! Да еще какой — с метлой! — Степан обернулся — долговязая девица язвительно улыбалась под одобрительное «гы-гы» приспешников. — Эй, красавчик… — и осеклась. Попятилась.

Степан, усмехнувшись, погладил рычащего ньюфаундленда.

— Тише, Ласун. Это всего лишь дети.

— Ласун?! Ты назвал громадного пса Ласуном? — Даря, забыв о насмешниках, аж подпрыгнула на месте.

— За что они тебя не любят? — Степан, пропустив вопрос мимо ушей, смотрел на притихшую компанию сквозь прутики метлы.

— Ай, не обращай внимания. — Дарина махнула рукой. — Я обсмеяла школьный фан-клуб, — девушка закатила глаза, кривляясь, — супермегапопулярной поп-звезды Дино Ерлана! Вот Кирка и бесится.

— А еще в Дарьку Игорь влюбился! — пропищала пробегающая мимо мелюзга.

— Заткнись, мелочь! — Кирка покраснела до ушей.

— Игорь? — поднял бровь Степан.

Дарька вздохнула.

— Наш староста. И копия Ерлана. Некоторые по нему с ума сходят…

— Что?! Да ты…

— Кира, пойдем отсюда! — затоптались нетерпеливо приспешники, попятились, косясь то на дворника, то на лохматого пса. А Кира и рада бы их послушать, да отступать, поджав хвост, не хочется.

Эх, молодежь! Степан усмехнулся. Ласун, рыкнув, вывалил язык.

— Значит, Кира, любишь Ерланов?

— Очень они мне нужны… Веником своим тут не размахивай!

Скривившись, долговязая оттолкнула от себя щетинистые прутики. Дернулся Степан, убирая метлу, да поздно. Всколыхнулся невидимый калейдоскоп. Вскрикнула Кира, как от удара, отшатнулась.

— Дурочка! Стой, помогу!

— Пошел ты! Пошел… — и разрыдалась вдруг. Нет, она не видела того, к чему уже привык Степан. И хорошо, что не видела. Для нее хорошо. Радуга — она ведь не для человеческих глаз. Не та, которая разноцветная и на небе, а та, что черная и на земле.

Черная лента. Черная и разноцветная одновременно. И пустота. Да, я знаю, как это. Когда ты одна во всем мире.

— Уберите от меня… не надо! Мамочки!

— Кирка, что с тобой?

— Да подожди, глупая!

Отчаяние, стыд, боль, безумная боль рвет душу на части — Степан видел все то, что Кире пришлось сейчас чувствовать.

— Уйдите! Не хочу… вас… видеть!

И, рыдая, бросилась прочь. Ее свита, с опаской озираясь, побрела следом. Степан проводил их взглядом, укоризненно покачал головой.

— Ладно, оклемается через пару часов. Не так уж сильно ее зацепило, — пробормотал он и осекся, вспомнив о Дарине.

— Степан, — она стояла, обхватив себя руками, широко раскрыв глаза, — мне страшно.

Он усмехнулся — не привыкать к подобному.

— Боишься меня?

Она покачала головой. Посмотрела ему в глаза — какой-то не детский взгляд получился.

— Я пойду. У мамы день рожденья…

* * *

«Странный он, этот дворник! — думала Дарина, ускоряя шаг. — Днем не работает, а с метлой таскается. Зачем, спрашивается? А Кирка сама виновата. Нечего было лезть. И что это за ленты черные? Или от недосыпа уже в глазах темнеет?»

Запыхавшись, девушка взлетела на пятый этаж соседнего подъезда. Долго звонила в Ванькину дверь. Дверь ответила полным равнодушием. За что и получила несколько ударов кулаком и еще один — пяткой.

— Они сегодня ночью уехали, — проскрипело над ухом. — На машине. Шумели машиной своей под окнами…

— И Ванька? — Дарина недоверчиво покосилась на карабкающуюся по лестнице старушку.

— Откуда мне знать? Сторож я вашим Ванькам, что ли?

Даря обескураженно села на ступеньки. Вот оно что — просто уехал! Друг, называется. Не предупредил даже. Да еще и телефон отключил! Ладно, вернется — получит по ушам. А гвоздики маме в любой день подарить можно.

Пнув напоследок многострадальную дверь, Дарина побрела вниз, продолжая бурчать от возмущения. И сама не понимала, что бурлящее возмущение всего лишь пытается заглушить нарастающую тревогу…

ВТОРНИК

Степан понимал, что времени у него — с воробьиный клюв. То, что его еще никто не ищет, не допрашивает, — это чудо. То, что за ним еще не прислали из Леса — не за досадную ошибку (со всеми бывает), за очередную попытку вернуть невозвращаемое, — это чудо вдвойне. Однажды он прочел в газете заметку о хирурге, у которого умирали все пациенты. Абсолютно все. Без особой причины. Сейчас он сам себя почувствовал таким хирургом.

Вздохнув, дворник взялся за метлу. Провел по асфальту. Вот здесь. Вчера не закончил. Осторожно, гадость открывается…

Навалилось в момент — звук пощечины, боль, беззвучный крик, немая мольба о помощи, дым, радужный дым поднимается, вырастает словно из асфальта, окутывает дворника с головы до ног. Плач, огонь, дым черный зловонный, дым разноцветный, кровь, удар снова и снова, чьи-то волосы, слипшиеся от грязи.

Да, люди, постарались вы на славу. Вот. Вот он, главный момент. Степан украдкой обернулся — не бежит ли кто с гвоздиками в руках? Последний штрих. Самый сложный. Не останавливаться, главное, не останавливаться. Что бы там ни чудилось. Как бы тяжело ни дышалось. Второй раз нельзя. Сейчас. Еще немножко. Пляшет метла по асфальту. Задыхается от едкого дыма дворник. Не от того, который разноцветный. От другого, который черный.

Уже почти.

Осталось самое трудное.

Топот ног, запах гвоздик… Стой, не надо!!! Звонкий вскрик — удивление и отчаяние слились воедино.

Все, заполировано! Наглухо. На этот раз наглухо.

Дворник повалился на землю, под жасминовые кусты, вытер вспотевший лоб. Перевел дух.

Почему? Почему у меня все так сложно?

Немного отдышавшись, огляделся. Осталось еще чуток мусора, но это уже завтра. Подождет. Сегодня нет сил. Лежать, просто лежать. Степан закрыл глаза. За спиной у него заворочался Ласун.

* * *

Даря крутилась в постели, с каждой минутой проигрывая все больше очков коварной бессоннице. Вместо долгожданного сна к ней снова и снова возвращался ночной разговор.