сгреб со стола графинчик с остатками и поплелся обратно в боулинг, откуда по-прежнему доносились азартное громыханье шаров и тарзанские вопли Вяземского. Опустился за один из свободных столиков, положил на него ноги и начал флегматично отхлебывать прямо из графинчика, наблюдая бездумно за коллегами. Сидевший за соседним столом Гнедич картинно поаплодировал ему, одобряя проявленное приятелем богатырское презрение к крепкому алкоголю.
– Иваныч, – хрипло сказал Пушкин, – а вот ты, к примеру, знал, что Кюхля умер?
– Кюхля? – осторожно удивился Гнедич. – Кто это?
– Понятно. Проехали. – Пушкин поднялся из-за стола, направился к своей дорожке, склонился над монитором, едва не повалив его. – Ну что, Костя, много без меня накидал?.. У-у-у, бестолочь! Давай-ка я сам теперь...
Еще с четверть часа Пушкин неутомимо метал тяжелые шары, успев за это время оприходовать до дна заветный графинчик и еще дважды заказать по пятьдесят. Когда он выбил шестой страйк и, отдуваясь, плюхнулся за свой столик, мобильник у него во внутреннем кармане тоненько запиликал «Le Vent, Le Cri». Поэт выдернул телефон из кармана, поднес его к уху.
Это был Некрасов.
– Здравствуйте, Александр Сергеевич, – произнес генеральный директор «Нашего современника». – Гуляете, сударь?
– Не без этого, Николай Алексеевич, – смиренно согласился Пушкин.
– Не изволите ли пояснить, на какие нужды пошли пятьсот долларов из кассы журнала, кои вы соблаговолили получить сегодня вечером?
– Это аванс, – хмуро проговорил Пушкин. – Мне. За новую «повесть Белкина».
– Что-с, и авторский договор на нее уже, наверное, имеется? – ядовито осведомился Некрасов.
– Николай, ну брось. Я сказал, сделаю – значит, сделаю.
– Видите ли, Александр Сергеевич, пару раз вы уже брали авансы под новые произведения, после чего все как-то рассасывалось. Не помнишь? Поэма «Чеченский пленник» и документальное исследование «Кровавые разборки в Кремле: Сталин против Берии»?
– А, – пробурчал Пушкин. – Это. Ну да. Напишу ужо. Собираю материал.
– Это я проглотил, ладно, – продолжал между тем Некрасов. – Но всякому терпению рано или поздно наступает предел. Мне не жалко денег; это не те деньги, которые способны меня расстроить; мне жалко, когда они падают в пустоту. В никуда. Короче, Александр Сергеич: с завтрашнего дня все гонорарные и прочие выплаты осуществляются лично через меня. Ключ от сейфа я у Гузмана изыму. Представительские расходы не отменяю, если надо посидеть с автором в ресторации или подмазать слегка кого-нибудь – финансы будут, но в конце каждой недели изволь мне полный отчетец: куда пошло, сколько, коим образом.
– Кюхельбекер умер, – угрюмо произнес Пушкин.
– Поздравляю. И давай-ка наведем, наконец, порядок в бухгалтерии. Вот прямо завтра и займемся. На тебе довольно крупные суммы висят, а я до сих пор не знаю, на что они истрачены.
– Николай, – с трудом проговорил Пушкин, – давай лучше завтра побеседуем. Я уже пьяный и наговорю тебе сейчас всяких дерзостей...
– А мы уже обо всем побеседовали, – заявил Некрасов и отключился.
Обернувшийся Соболевский с тревогой заметил, что его приятель уже с трудом держится вертикально. В глазах великого пиита плескался туман – так же, как и в запотевшей рюмке, которую он пытался ровно держать перед собой.
– Александр, тебе не хватит? – обеспокоено осведомился Соболевский.
– Отвали, халдей! – злобно огрызнулся Пушкин.
С этими словами он опрокинул рюмку в себя, практически не промахнувшись.
– О, горе, – вздохнул Соболевский и от греха подальше отправился в туалет.
– День такой, – обратился Пушкин к Вяземскому, который, широко раскинувшись за столом, устало обмахивался иллюстрированным рекламным проспектом. – Весь день такой. С утра. Дерьмо. Петр, для чего мы тут? Мы, два орла...
Вяземский фыркнул, расчищая на столе место, дабы утвердить локоть, но ничего не ответил.
– А хочешь, я тебе анекдот р... расскажу? – Прижав ладонь ко рту, редактор «Нашего современника» едва подавил рвотный спазм. – Сегодня придумал. Ну, смотри... Идут три быка: молодой, постарше и матерый... И типа видят в долине стадо коров...
– Знаю я этот анекдот.
– Нет, ни хрена ты не знаешь! И вот смотри: молодой говорит – давайте, мол, сейчас бегом спустимся с холма и отымеем всех телок...
– Да-да, а господин постарше возражает: нет, давайте лучше неторопливо спустимся с холма и покроем всех стельных коров.
– Не перебивать, скотина! Короче, господин постарше ему возражает: нет, давайте лучше неторопливо спустимся с холма и покроем всех стельных коров... А старик снисходительно смотрит на них обоих и говорит: значит так, сейчас мы ме-е-е-едленно спустимся с холма и накроем все стадо...
– Ну, всё? Знаю я этот анекдот.
– Нет, не всё еще.
– Как не всё? Ну и чем же сия оказия закончилась, любопытно знать?
– Когда они ме-е-е-едленно спустились с холма, в долине уже никого не было.
Пушкин неуклюже потянулся за оставшейся от Соболевского водкой, попутно сворачивая на бок не в добрый час подвернувшиеся под руку стаканы и бутылки.
– Вона что, попрыгунья-стрекоза, – насмешливо произнес Вяземский, отдуваясь. – Да ты, никак, лето красное пропела?..
– И ты туда же, – безнадежно махнул рукой Пушкин. – А еще друг... С французским прононсом в мундире, мать его ети!.. А вот нарочно позвоню сейчас Наташке!
Он схватил мобильник и начал тыкать непослушными пальцами в клавиши, пытаясь найти в адресной книге телефон жены. Это удалось ему не сразу. Минуло не менее восьми гудков, пока на том конце линии сняли трубку.
– Наташка, ты где?.. – Пушкин пьяно улыбнулся, хотя конфидент и не мог его видеть. – Наташенька... Наташик, ты знаешь, я... – Язык у него заплетался. – Нажрался?.. Нет... Наташк, подожди... Ну чего ты...
Он умолк, некоторое время слушал, а затем широко размахнулся и яростно швырнул мобильником об стену. Миниатюрный телефонный аппарат в противоударном корпусе радостно заскакал по мраморным плитам пола.
– Дерьмо! – страшным голосом прохрипел Пушкин, карабкаясь на стол. – Весь мир – дерьмо, и люди в нем – актеры! – Брызнули во все стороны столовые приборы, хрупнула тарелка с канапе под подошвою великого отечественного литератора. – Колька, хватит дрыхнуть! Поехали к блядям! Давай вызванивай Ксю!
– Извините пожалуйста, сударь, – деликатно произнес метрдотель, коснувшись локтя Батюшкова, который с умилением любовался беснующимся приятелем, – вы не могли бы попросить своего товарища иметь себя в виду?
– Он памятник себе воздвиг нерукотворный! – гордо возгласил Батюшков, тыча пальцем в лихо отплясывающего на столе Пушкина. – К нему не зарастет звериная тропа!
Метрдотель вздохнул – он страшно не любил пьяные скандалы, которые в его работе были печальной неизбежностью, – и дал знак рослым официантам.
Черный «БМВ» остановился возле крытого ржавым кровельным железом двухэтажного особняка княгини Болконской на набережной Мойки, где Пушкин с женой снимали квартиру.
Наталья Николаевна Гончарова тихонько проскользнула в дверь и зажгла свет в прихожей. Густой сивушный запах, плававший в воздухе, и болезненный храп, доносившийся из кухни, безошибочно подсказали ей, что муж дома. Быстро скинув туфли и плащ, Наталья Николаевна прошла в гостиную, на ходу раскладывая мобильник и не глядя набирая хорошо знакомый ей номер.
Абонент отозвался после второго гудка.
