Отвесив поклон, мальчишка протянул Принцу длинный нож. Поверхность лезвия была, словно инеем, подернута легкой патиной, рукоять – из пожелтевшей кости, с каким-то мелким узором.
– Бери, – сказал Принц Кристине.
Она приняла нож спокойно и торжественно, словно делала это ежедневно.
Гости стояли плотной взволнованной толпой уже возле самого стола. Нервно раздувались ноздри, блестели глаза. Вдруг по залу пронесся рокот тимпанов, а через пару мгновений в него вплелся торжествующий возглас горна.
– Пирог! – воскликнул Принц.
И его внесли: отодвинув в сторону гобелен, на котором лев сражался с единорогом, двенадцать слуг вошли, удерживая на плечах огромный поднос. Он тяжело покачивался и как будто прижимал их к полу своим весом – румяный, ароматный, покрытый сверху разноцветной глазурью. Больше всего он напоминал заснеженную вершину горы, на которую разом просыпались сверкающие звезды.
Кто-то из гостей, не сдержавшись, захлопал в ладоши, другие тихо восклицали:
– Смотрите! Смотрите, какое чудо!
Пирог поставили в центре стола и окружили двадцатью пятью полосатыми свечами из красного и белого воска. С ними было что-то не так, и я не сразу понял что. Огоньки этих свечей – одни во всем зале – колыхались и подрагивали. Я не сомневался, что, если сниму повязку, мой левый глаз увидит их точно такими же. Просто полосатыми свечами.
– Должен сказать, – начал Принц, – что нынешний пирог особенно удался. Под этой глазурью скрыто множество вкуснейших сюрпризов. И каждому достанется по одному из них, если, конечно, королева пира никого не обделит. А теперь, – велел он Кристине, – задуй свечи.
Я сидел – кажется, единственный во всем зале. Даже Госпожа теперь поднялась и с жадным вниманием следила за Кристиной. Огоньки свечей трепетали, хотя сквозняков не было. Кристина подошла к пирогу, отложила нож и чуть наклонилась, вглядываясь в пламя.
Она смотрела так долго, что я было решил: там, в оранжевых пляшущих лепестках, ей открылась некая тайна. Никто ни словом, ни жестом не осмелился торопить ее. Все ждали. Но когда она наконец подула, многие вздрогнули от неожиданности.
Кристина дула – и свечи гасли одна за другой. Сперва погасли дальние, с внешнего края стола, хотя я не мог понять, как вообще она могла их затушить: между нею и свечами возвышался пирог. И все-таки они склоняли перед ней пламенные клинки, а потом оставались безжизненными, истекающими дымом. В зале запахло еловыми ветками и осенними цветами.
Кристина дула, и дула, и дула на огоньки. Последние два оказались самыми стойкими, хотя эти свечи стояли прямо перед ней. Они держались дольше других, пламя билось, как припадочное, но не гасло.
Я краем глаза заметил, как Госпожа едва заметно шевельнула губами. Не выдох – тень выдоха…
Огоньки вздрогнули… исчезли.
– Ну, с этим покончено, – сказал Принц.
Все свечи стояли мертвые, тонкие струйки дыма тянулись к потолку. – А теперь угости нас пирогом. Только смотри, чтобы он был разделен по-честному. Каждый должен получить свою долю.
Тишина в зале стояла такая, что ее можно было резать ножом. Молчали не только гости, сам мир, казалось, замер.
Кристина взялась за костяную рукоять и, приставив острие к самой верхушке глазированной горы, мягко нажала. Лезвие вошло с едва слышным потрескиванием – это раскалывалась глазурь. Потом, когда нож вошел в пирог наполовину, из разреза медленно потекли густые темно-красные струйки. Они скатывались по крутому склону «горы» и собирались внизу в небольшую кляксу.
– Подобное к подобному посредством подобного, – тихо сказала Госпожа. Она смотрела на пирог с напряженным ожиданием.
У Кристины чуть дрогнули руки, но она не остановилась и продолжала разрезать пирог. Клякса разрасталась, тянула во все стороны свои куцые лучи.
Принц, словно нетерпеливый мальчишка, макнул палец и облизал его с блаженной улыбкой на лице.
– Отменный клюквенный сок! – провозгласил он. – Пирог удался на славу!
Гости захлопали в ладоши, засвистели. Кто-то громко причмокнул.
Кристина двумя ловкими движениями отделила первый кусок и подала Принцу. Тот впился в сдобную мякоть с едва слышным гортанным урчанием. Вокруг толпились гости и протягивали к Кристине пустые тарелки. Она только успевала накладывать, уже не останавливаясь и не обращая внимания на липкий сок, забрызгавший пальцы, рукава, подол платья. Лишь изредка прерывалась, чтобы утереть тыльной стороной ладони пот со лба или сдуть непослушный локон, а так – резала, резала, резала не переставая.
Я не сразу сообразил, что Госпожа и не думает идти к пирогу. Когда я поднялся, чтобы принести ей порцию, она покачала головой.
– После сегодняшней ночи мне это уже будет ни к чему. Я знаю, Кузнец: ты не понимаешь. Твое счастье. Как там говорится в вашей книге? «Знания порождают тоску»?
Я молча кивнул.
– Смотри, и слушай, и запоминай. Говоря вашим языком, такое случается раз в несколько веков.
– О чем вы, моя Госпожа?
– Игроки в фидхелл называют это рокировкой королев. Твоя Кристина, когда наступит ее черед, – назовет освобождением.
Я почему-то вспомнил те узоры в коридоре – те, что испугали меня до полусмерти. В словах Госпожи, как и в них, крылась великая и зловещая тайна. Сокровенная истина прежних эпох.
Она была права: я не понимал. И рад был этому непониманию.
А гости все тянулись к пирогу и, получив свою порцию, разбредались по залу, чтобы насладиться угощением. Они набрасывались на пирог, жадно подбирали губами крошки, жевали с наслаждением и как будто даже сладкой мукой, потом облизывали пальцы и тотчас становились в очередь за добавкой.
Но как такое могло быть?! Если сложить все порции, которые уже раздала Кристина, то получился бы не один – три или четыре пирога. Я присмотрелся к нему внимательнее: каждый раз, когда она отрезала, пирог действительно уменьшался, но стоило отвести глаза – и он становился чуть больше.
Пирог как будто очень медленно пульсировал. Может, даже рос.
Это пугало, но много хуже было то, что Кристина могла простоять вот так весь остаток ночи, а потом… потом, понял я вдруг, мы останемся здесь навсегда. Бежать будет поздно.
Если уже не поздно.
Я оглянулся на Тома: он вместе с другими музыкантами лениво наблюдал за пирующими и время от времени перекидывался словом-двумя. Заметив мой взгляд, Том поднял стоявший у его ног кубок, отпил и подмигнул мне.
Потом он неспешно прошествовал ко столу. Потянулся к кувшину с вином, но вдруг, отставив кубок, озадаченно крякнул. Мимо как раз проходил бородач – тот самый, с тремя языками. Он явно спешил уединиться со своей, уже второй по счету, долей пирога.
– Странно, – пробормотал Том. Он не отводил взгляда от тарелки бородача.
– Что такое?! – резко спросил тот.
– Да вот, господин, диву даюсь: с чего это вам отмерили такую маленькую порцию? Это, конечно, не моего ума дело… а все же, если приглядеться, и самому распоследнему болвану будет ясно, что у иных-то порции побольше вашей. Вон у того уважаемого старца – ну не меньше осьмушки. – Том ткнул наугад пальцем в толпу.
– Что за вздор ты мелешь?! – рассердился бородач. Взгляд его перескакивал с одной тарелки на другую, пальцы побелели.
– Эй, смертный, – окликнула Тома Госпожа. – Держи-ка свой язык за зубами и не суйся куда не следует.
– Да я ведь и держал, со всем моим почтением. – Том был само послушание, само раболепие. – Это ведь господин меня спросил – ну я и ответил по совести.
– Так значит, – вмешался бородач, – в его словах была правда? Интересно, кого еще, кроме меня, обделили? И по чьему слову?.. – Он говорил тихо, вкрадчиво, но все в зале мигом замолчали и уставились на
