– Почему “и то”? – огрызнулся я.
– Потому что восемь лет. А ему-то уже скоро двенадцать.
Я сказал:
– Не восемь, а девять почти…
– Засунуть бы вас в мои штаны, – пожаловался Стаська.
Я моча позлорадствовал. Говорить не хотелось, потому что от жары звенело в голове, сквозь дырявую подошву в полуботинок набились крошки шлака. Но я равномерно шагал дальше, прихрамывая и глядя на мелькающие под ногами шпалы. Охота на голубей уже не казалась интересной. Только мысль о похлебке подбадривала. Есть-то хотелось. Как всегда…
По сторонам потянулись снегозащитные полосы – низкие, но густые ряды желтой акации.
– Айда! – Пашка круто свернул и, расталкивая упругие ветви, полез в самую чащу кустарника.
– Во… тут…
Сквозь завесу мелких листьев ничего не было видно, и я пролез вперед.
– Не дрыгайся, куда прешь, – прошипел Пашка. Видимо, уже начиналась охота.
– А где мельница? – прошептал я, потому что ожидал увидеть бревенчатую башню с размашистым крестом ветряных крыльев.
– Перед тобой мельница, – тихо сказал Пашка. – Проснись.
Шагах в пятидесяти поднималось кирпичное здание с узкими зарешеченными окнами, с треугольными зубцами наверху и с круглой башенкой на одном из углов.
От кустов это здание отделял вытоптанный пустырь.
– На крепость похоже, – сказал я.
Пашка, видимо, счел это сравнение удачным. Снисходительно буркнул:
– Вроде…
– Ага, – поддержал Стасик. – Здорово похоже. У нас такая картинка есть дома: крепость на горе, а внизу какая-то тетка сидит, длинноволосая и с гитарой…
В кустах было не так жарко. Мы посидели в них, как в засаде. Вытащили рогатки.
– Дашь стрельнуть из твоей? – шепнул Пашка.
– Дам… А голуби где?
– Они сюда прилетают. Будут, обожди…
Но голуби не прилетали.
Стаська заворочался за соседним кустом, и оттуда донеслось:
– Черта с два они прилетят.
Я тоже не верил, что мы увидим голубей. Но было хорошо сидеть просто так, в тени, а не шагать по жаре, считая горячие шпалы. Правда, сначала пожелтевшие стручки кололи шею, а за ворот сыпались сухие листья, но я догадался: поднял воротник матроски.
Я вытянул гудящие ноги и прислонился к узловатому стволику акации.
От мельницы доносился еле слышный ровный шум. Он убаюкивал. Сквозь листья был виден пустырь и кусты бурьяна. Они казались светло-серыми, словно поседевшими. Небо тоже постепенно стало светло- серым, затянулось тонкой пеленой. Солнце пожелтело. Почему-то думалось, что и на земле, и в воздухе все затянуто мучной пылью.
Здание мельницы было громадным и, наверно, сплошь набитым мешками с мукой. И можно было напечь из этой муки тысячи буханок. Или миллионы. Чтобы увезти хлеб к магазину, придется вызывать целый поезд повозок. Сонные кобылы неторопливо потянут скрипучие телеги с деревянными ларями, от которых пахнет теплыми булками…
Маленький, черный как цыганенок, Южка – сын нашей соседки – увидев повозку, всегда говорил:
– Опять повезли целую халабудину.
Что такое “халабудина”, никто не понимал, но Южку не спрашивали. Он все равно не отвечал, только следил за повозкой большущими серо-коричневыми глазами…
А может, голуби все-таки прилетят?
Я затряс головой, чтобы не слипались глаза, и спросил:
– Если много настреляем, Южку позовем?
Пашка не ответил, а Стаська снова заворочался и сказал:
– А что ему делать? Что он умеет-то?
– А чё ему уметь надо? – спросил Пашка.
– Ну, птиц щипать, костер зажигать…
– Есть-то он умеет, – сказал я.
Стаська рассудительно заметил:
