под ним. Большущий телевизор со стереоколонками, такими огромными, что, казалось, водрузи на одну из них крышу, и вполне сошло бы за дом. И кругом черная кожа — везде-везде. Даже от стен тянуло тестостероном.
Затем сквозь бодрый ритм песни Джейн расслышала два громких голоса — на кухне.
— Ты не останешься здесь в таком виде. Какого черта! Думаешь, тебе снова стукнуло семнадцать?!
— Да какое ты имеешь право мне указывать, Фрэнк!
Джейн вошла на кухню, но родители ее даже не заметили — настолько они были заняты друг другом. «Что же она с собой сделала!» — изумилась Джейн, глядя на Анжелу в узком красном платье. С каких это пор она стала носить туфли на шпильках и красить веки зелеными тенями?
— Ведь ты уже бабка, Господи Боже мой, — возмущался Фрэнк. — И как только можно показываться на людях в таком наряде? Ты погляди на себя!
— По крайней мере хоть кто-то смотрит на меня. Ты ведь этого никогда не делал.
— Да у тебя же сиськи из платья вываливаются!
— Я думаю так: если есть чем гордиться — надо гордиться.
— И что ты хочешь этим доказать? Что ты и этот детектив Корсак…
— Спасибо. Винс хорошо со мной обращается.
— Мама! — воскликнула Джейн. — Папа!
— Винс?! Значит, ты уже зовешь его Винс?
— Эй! — еще раз окликнула их Джейн.
Только сейчас родители обратили на нее внимание.
— Ой, Джени! — проговорила Анжела. — Ты все-таки приехала!
— И ты знала об этом? — изумился Фрэнк, глядя на дочь. — Ты знала, что твоя мать пустилась во все тяжкие?
— Ха! — усмехнулась Анжела. — Да кто бы говорил!
— И ты позволила родной матери выйти из дома в таком виде?
— Ей пятьдесят семь, — сказала Джейн. — И что, я должна измерять длину ее платьев?
— Это… это же неприлично!
— Хочешь, я скажу, что неприлично? — возмутилась Анжела. — Это ты всегда вел себя неприлично — украл мою молодость, красоту и в конце концов вышвырнул меня на помойку. Это ты всегда норовил сунуть свой член в первую попавшуюся бабью задницу!
«Неужели я это слышу от мамы?»
— И у тебя еще хватает наглости говорить мне, что неприлично! Давай, иди к ней. А я остаюсь здесь. Хоть раз в жизни отведу душу. И уж повеселюсь на славу!
Анжела повернулась и, цокая шпильками, вышла из кухни.
— Анжела! Вернись немедленно!
— Папа! — Джейн схватила Фрэнка за руку. — Не трогай ее!
— Надо же ее остановить, пока она вконец не опозорилась!
— Не опозорила тебя, ты хочешь сказать.
Фрэнк вырвал руку.
— Она же твоя мать. Ты могла бы сделать ей внушение.
— Она пришла на вечеринку, что тут такого? Она же преступлений не совершала!
— Ее платье — вот где преступление. Хорошо, я успел вовремя, она еще не успела выкинуть ничего такого, о чем бы потом пришлось жалеть.
— А ты-то что здесь забыл? Как узнал, куда она собралась?
— Она сама сказала.
— Кто — мама?
— Позвонила, сказала, что все мне прощает. Что я могу резвиться, сколько мне заблагорассудится, и что она тоже собирается повеселиться. Сегодня на вечеринке. А еще сказала, что мой уход для нее — лучший подарок в жизни. И вот я спрашиваю, что, черт возьми, у нее с головой?
«А то, — подумала Джейн, — что мама решила отомстить по полной программе. И показывает, ей-де наплевать, что ты смотал удочки».
— А этот малый, Корсак, — спросил Фрэнк, — он ведь моложе?
— Всего на несколько лет.
— Ты что, перешла на ее сторону?
— Я ни на чью сторону не переходила. Просто, по-моему, вам пора отдохнуть друг от друга. Пожить какое-то время отдельно. Уходи, ладно?
— Я не хочу уходить. Пока мы не разберемся до конца.
— Ты не имеешь права ни в чем ее упрекать. Сам знаешь.
— Она моя жена.
— А что скажет на это твоя подружка?
— Не называй ее так.
— И как же прикажешь ее называть? Подстилка?
— Ты же ничего не понимаешь.
— Я знаю только, что мама хочет немножко развлечься. Ей этого не хватает.
Он махнул рукой в сторону гостиной, откуда доносилась музыка.
— И ты называешь это развлечением? Да там же настоящая оргия!
— А как назвать то, чем занимаешься ты?
Фрэнк тяжело вздохнул, опустился на стул. И уронил голову на руки.
— Беда-то какая! Вот уж жуткая ебаная ошибка!
Джейн посмотрела на него, потрясенная тем, что он употребил слово на букву «е», а вовсе не сожалением, прозвучавшим в его голосе.
— Ума не приложу, что теперь делать, — проговорил он.
— А чего ты хочешь, папа?
Отец вскинул голову и посмотрел глазами, полными боли.
— Не могу решить.
— Отлично. Мама очень обрадуется, услышав такое.
— Я ее не узнаю! Она словно инопланетянка со вздыбленными сиськами. И эти парни наверняка смотрят ей под платье. — Вдруг он вскочил. — Точно. Я все-таки добьюсь своего.
— Нет, не надо. Лучше уходи. Прямо сейчас.
— Нет, только вместе с ней.
— Ты только сделаешь хуже. — Джейн взяла отца за руку и вывела из кухни. — Теперь уходи, папа.
Когда они проходили через гостиную, он посмотрел на Анжелу — она стояла с бокалом в руке, и в ярких мигающих лучах света, отражавшихся от шара, платье на ней вспыхивало разноцветными бликами.
— Ты должна быть дома к одиннадцати! — крикнул он жене.
И вышел из дома, громко хлопнув дверью.
— Ха! — усмехнулась Анжела. — Еще чего!
Джейн сидела на кухне перед разложенными на столе бумагами и поглядывала на часы: минутная стрелка уже показывала без десяти одиннадцать.
— Ты же не можешь тащить ее домой силком, — сказал Габриэль. — Она человек взрослый. И если хочет провести там всю ночь, что ж, ее воля.
— Не смей даже заикаться об этом. — Джейн стиснула пальцами виски, силясь подавить мысль о том, что ее мать может остаться ночевать у Корсака. Но Габриэль уже раскрыл шлюзы, и навязчивые образы хлынули на нее неудержимым потоком. — Сейчас же поеду туда, а то как бы чего не вышло. Как бы чего…
— А чего? Боишься, что она слишком хорошо проведет время?
