Она посмотрела на меня с новым уважением: – Испугались?
– Нет, не тогда. Все случилось так быстро… Не знаю, в общем это был ужас, конечно.
Я имею в виду, если б кторры не были так свирепы, они могли бы быть красивыми…
– Вам жалко, что вы сожгли его?
– Он был страшно большой. И опасный – Продолжай, – сказала она. Ее рука застыла на моей.
Я пожал плечами: – Тут не много расскажешь. Он вышел из хижины и я сжег его. – Я не хотел рассказывать ей о Шоти, не знаю, почему. Я сказал: – Это произошло так быстро. Я бы хотел разглядеть его лучше. Это было просто большое розовое пятно.
– Здесь есть один, знаешь. – Ее хватка было очень крепкой.
– Знаю. слышал от Лизард.
– Ты. Знаешь. Ее?
– Ну, не совсем. Она была пилотом у нас. Для меня и Теда.
– А-а, – пожатие ослабло.
– Она рассказала о кторре. Она его и привезла.
Мы съехали на эскалаторе на третий уровень гаража, где у нее был личный флоутер, ожидающий в одной из ячеек. На меня произвело впечатление, но я ничего не сказал. Молча взобрался рядом.
Двигатель пробудился к жизни, ушел в неслышимый диапазон, и мы выскользнули на дорогу. Передние фары бросали желто-розовую полосу света. Огни встречного движения матово просвечивали сквозь поляризованные ветровые стекла.
– Не знал, что такие появились на рынке, – сказал я.
– О-о, они не появились. Не совсем. Но несколько сотен прошли сборку, прежде чем Детройт пришел в упадок.
– И как вы получили этот?
– Дергала ниточки. Ну, папа дергал.
– Папа?
– Ну… он как папа.
– А-а.
Она неожиданно спросила: – Хотите увидеть кторра?
Я поперхнулся: – Что? Да! – Потом: -… но он же заперт, не так ли?
– У меня ключ. – Она произнесла это, не отрывая глаз от дороги. Как будто говорила, который час: – Он в спецлаборатории. Когда-то там было стерильное помещение. Если поспешим, можем посмотреть, как его кормят.
– Кормят? Его?
Она не обратила внимания на то, как я это сказал: – О, да. Иногда поросятами или ягнятами. Большей частью телятами. Один раз ему скормили пони, но я этого не видела.
– О-о.
Она продолжала лепетать: – Пытаются копировать то, что они едят на воле. Они ведь хищники, знаете?
– Я… немного слышал об этом.
– Они не убивают свою добычу – я нахожу это интересным. Они просто сбивают ее и начинают есть. Доктор Ммбеле думает, что здесь вовлечен инстинкт убийства. Наш отказывается есть мертвое мясо, пока очень, очень не проголодается, и даже тогда атакует, только если мясо двигают.
– Интересно.
– Говорят, что иногда он ест людей. Думаете, это правда? То есть, не кажется ли это нетипичным?
– Ну…
Она не стала ждать ответа: – Доктор Ммбеле не верит. Нет никаких подтвержденных случаев. По крайней мере таких, что можно проверить. Так говорят в бюро ООН. Вы знаете?
– Нет, не знаю. – Шоу Лоу, Аризона. – Э-э…
– Думали, что один случай есть, – сказала она, – но…, ну, это превратилось просто в еще один розыгрыш. Я слышала, у них даже были снимки.
– Розыгрыш?
– Ага. Не знали?
– Ну, откуда? – Не думаю, что она заметила, но мысленно я ехал почти на три ряда от нее.
– Я работаю здесь. На постоянной основе. Не знали?
– О-о. А что вы, собственно, делаете?
– Исполнительный вице-председатель координационного центра внеземных генетических исследований.
– О-о, – сказал я. Потом: – О-о! – Потом заткнулся.
Мы свернули с хайвея на подъездную дорогу. На ней в обе стороны почти не было движения.
– Есть что-нибудь интересное в кторрах? Я имею в виду, генетически?
– О-о, масса. У них пятьдесят шесть хромосом. Не странно? Почему так много? То есть, для чего все эта генетическая информация? Большинство из генов, что мы проанализировали, похоже, в любом случае неактивны. Пока что мы не можем синтезировать компьютерную модель того, как работает вся система, но мы трудимся. Просто вопрос времени, но могло бы помочь, если бы у нас было несколько их яиц.
– Я…, э-э, нет, ничего. Удивляюсь, что у них есть хромосомы и гены.
– О, это универсально. Доктор Хэкли доказал это почти двадцать лет назад – жизнь на основе углерода всегда будет построена на ДНК. Что-то о базисной молекулярной структуре. ДНК – наиболее подходящая форма органической цепочки, почти неизбежная. Потому, что очень эффективна. ДНК почти во всем впереди, и если возможны другие типы органических цепей, ДНК не только перерастает их, она использует их как пищу. Она действительно очень прожорлива.
– Хм, – сказал я, – это предопределено.
Она продолжала бубнить: – Изумительно, не так ли? Как много общего у нас с кторрами.
– Э-э, да. Изумляет.
– Я имею в виду – социобиологически. Мы представляем различные ответы на один и тот же вопрос: как может жизнь познать себя? Какие формы дорастают до разумных?
И какие… структуры этих форм совпадают? Это могло бы нам сказать, что разумность является ответом на что-либо, или продуктом чего-либо. Так говорит доктор Ммбеле.
– Я…, э-э, слышал о нем много хорошего.
– Во всяком случае мы вместе хотим построить программу экстраполяции физиологии животных Кторра из их генов, но у нас нет никого, кто мог бы написать программы. Вы не программист? Недостаток хорошего хэкера, наверное, добавит в наше расписание исследований где-то от двух до трех лет. А это очень важная проблема – даже двусторонняя. Мы не знаем, что будут делать гены, потому что не знаем животного, по крайней мере не очень хорошо знаем. И мы не можем разгадать животное, потому что не понимаем его гены. Они действительно очень странные штуки. – Она перевела дух: – Ну, например, половина хромосом, вроде бы, дублируют друг друга. Похоже на состояние премитоза. Почему так? У нас больше вопросов, чем ответов.
– Похоже, – сказал я, пытаясь переварить, что она рассказала. – А что тысяченожки? Они не дадут вам какие-нибудь ключи?
– Вы имеете в виду инсектоидов? Еще одна полная загадка. Например, они, похоже, все одного пола – вы знаете? Нет пола вообще.
– Как?
– Мы не нашли ни одного свидетельства – и никто не нашел – что у них вообще есть сексуальность. Ни физически, ни генетически: нет половых органов, нет половой дифференциации, нет вторичных половых признаков, и даже нет никакого способа размножения.
– Хорошо, но они должны…
– Конечно, должны, но лучшее, что мы нашли – это некие незрелые структуры, которые могут – только могут, обратите внимание – быть недоразвитыми яичниками или тестикулами, мы не уверены, чем именно, – и следы репродуктивного тракта, но они бездеятельны в каждом препарированном образце. Может, это просто припухшие гланды. Но даже если они являются сексуальными структурами, то почему погребены так
