Господин Великий Новгород

— Гонец со Пскова пригнал с вестями.

— Знаю... Великой князь на Великой Новгород псковичей подымае и сам скоро на конь всяде...

— Ноли правда?

— Истинная... И ко мне гонцы пригнали с Москвы. Мои гонцы вернее ваших — без опасных грамот ходят по аеру[38]...

Летучие мыши продолжали носиться по пещере, цеплялись за серые камни, пищали...

— Так суд свой знать хочешь? И ейный — той, черноглазой, белогрудой ластушки?.. И Марфин?.. и Великого Новагорода?

— Ей-ей хошу.

— Болого!.. Сымай пояс.

Тот дрожащими руками распоясал на себе широкий шерстяной пояс с разводами и пышными цветными концами.

— Клади под леву пяту.

Тот повиновался... Опять послышалось невдалеке, словно бы за стеною, тихое, мелодическое женское пение.

— Что это, бабушка?

— То моя душенька играе... А топерево сыми подпояску с рубахи... В ту пору как поп тебя крестил и из купели вымал, он тебя и подпоясочкою опоясал... Сымай ее... клади под леву пяту.

Снята и шелковая малиновая подпояска и положена под левую пятку...

— Сыми топерево хрест и положь под праву пяту.

Руки, казалось, совсем не слушались, когда пришлец расстегивал ворот рубахи и снимал с шеи крест на черном гайтане[39]... Но вот крест положен под правую пятку.

Неведомое пение продолжалось где-то, казалось, под землей. Явственно слышался и нежный голос, и даже слова знакомой песни о «Садко — богатом госте»:

И поехал Садко по Волхову,
А со Волхова в Ильмень-озеро,
А со Ильменя-ту во Ладожско,
А со Ладожска в Неву-реку,
А Невою-рекой в сине море...

Послышался плеск воды, а потом шепот старухи, как бы с кем-то разговаривавшей... «Ильмень, Ильмень, дай воды Волхову... Волхово, Волхово, дай воды Новугороду...»

Старуха вышла из угла, подошла к своему гостю, держа в руках красный лоскут.

— Не гляди глазами — слушай ушами и говори за мной...

И старуха завязала ему красным лоскутом глаза.

— Сказывай за мной, добрый молодец, слово по слову, как за попом перед причастьем.

И старуха начала нараспев причитать:

Встаю я, добер молодец, не крестясь,
Умываюсь, не молясь.
Из ворот выхожу —
На солнушко не гляжу,
Иду я, добер молодец, лесами- полями,
Неведомыми землями,
Где русково духу не слыхано,
Где живой души не видано,
Где петух не поет,
Ино сова глас подает, —
Под нози Христа метаю,
Суда свово пытаю...

Несчастный дрожал всем телом, повторяя эти страшные слова. Кудесничество и волхвование в то время пользовались еще такою верою, что против них бессильны были и власть, сама веровавшая кудесникам, и церковь, допускавшая возможность езды на бесах, как на лошадях, или на ковре-самолете... Давно ли преподобный Иоанн успел слетать на бесе в Иерусалим в одну ночь?..[40] Послышался стон филина...

— Слышишь?

— Слышу...

— Топерево самая пора... пытай судьбу... Спрашивай!

— Что будет с Великим Новгородом?

— Был Господин Великий Новгород — и не будет ево... Будет осударь...

— Какой государь?

— Православной.

— Так за нево стоять?

— За тово, кто осударем станет.

— А какой суд ждет Марфу?

— Осударев суд.

— А Марья будет моя?

— Коли Новгород осударев будет, ино и Марья твоя.

— А люб ли я ей?

— Ожели бы не люб, не приходила бы она ко мне пытать о тебе.

— Ноли она была у тебя?..

У вопрошающего ноги подкашивались. Он готов был упасть и силился сорвать повязку с глаз.