ибо пока эти ресурсы дефицитны. Значит, разрушая министерства, мы должны увеличить мощность Госплана. В переходный период без этого не обойтись. В этом и парадокс – в необходимости возврата к командной системе. Ведь, создавая механизмы для прыжка вверх, мы должны создать и механизмы власти. И в этом смысле существующие сегодня механизмы – министерства, обкомы, исполкомы – плохи не тем, что они административно-командные, а тем, что они антикомандные, не тем, что они властные, а тем, что они безвластны. Можно ведь очень легко посчитать уровень властности, уровень командности системы примерно таким способом. Рассматривается кратчайшее расстояние, которое должна была бы пройти команда при минимальной степени задержки, и дальше это кратчайшее расстояние соотносится с тем, которое команда проходит в реальной системе. Если реальное расстояние равно кратчайшему, тогда систему можно назвать абсолютно командной. Если же соотношение бесконечно велико, то она абсолютно некомандная. Наша система имеет сегодня уровень командности, равный 40-50 единицам. Уровень командности в западных фирмах составляет 3-5 единиц, в редких случаях до десяти – в очень мощных бюрократических корпорациях. Уровень командности в системе организованной преступности составляет полторы-две. Таким образом, мы проигрываем сегодня в командности и западным демократическим структурам, и уж тем более суперэффективным структурам, которые сейчас начинают составлять реальную угрозу всему миру.
Так что скорость принятия решений оказывается решающим фактором жизнеспособности.
Итак, командные функции Госплана усиливаются, из-под министерств вырываются здоровые куски промышленности. Через какое-то время наладятся нормальные прямые связи, увеличится выпуск продукции и можно будет уйти от распределения дефицита. Но чем скорее мы введем это распределение между настоящими пользователями, а не между псевдопользователями, каковыми являются министерства, тем скорее мы сможем от него отказаться. Если же мы на 50 процентов сократим Госплан да на 50 – министерства, а распределение функций между ними оставим старое, то ничего путного не получится.
Я хочу подчеркнуть, что нельзя прыгнуть за счет какого-то одного удара по столу кулаком, – особенно прыгнуть в постиндустриальную эру. Нужна совокупность мер. Одни из них обеспечат построение технологической пирамиды, другие спасут здоровую часть промышленности, третьи начнут решать ситуацию в бедственных отраслях экономики, четвертые будут нацелены на борьбу с хищениями, составляющими уже весьма серьезную опасность и усиливающимися в условиях снижения уровня командности и т.д.
Ситуация сейчас такая, что на нас с надеждой смотрят интеллигенты Запада. Смотрят с точки зрения того, что у нас впервые возникла возможность создать империю духа, вроде той, которой грезили Андрей Белый или Вячеслав Иванов. И может, именно в этой империи духа возникнет царство технологии, если мы сумеем соединить лучшие достояния русской инженерной школы с высочайшими традициями русской культуры.
В этом смысле интересен такой исторический факт. Главное артиллерийское управление перед гибелью империи представило Николаю II доклад, в котором излагалась программа перехода в индустриальное общество. Весь же парадокс заключался в том, что правительство Николая II не могло выполнить эту программу, поскольку она дошла до него изуродованной до неузнаваемости. Пришлось пройти 10-летний кровавый путь, чтобы в образе сталинской технократии прийти к ущербному варианту именно той программы. Будем надеяться, что сегодняшнее руководство не несет на себе 300-летнего креста Российской империи и что оно сумеет сбросить другой крест, который несет, т. е. крест последнего, беспомощного и антиадминистративного 25-летия. И в новых исторических условиях сможет, отринув черные тени сталинской системы, найти тот здоровый вариант, при котором, проведя сплайнфункцию через всю нашу историю, включая 70-летний путь социалистического строительства, мы совершим прорыв в новое качество.
'Советская литература', №3, 1991
4.3.'НОВАЯ ПРАВАЯ' – ЗА РЕФОРМЫ, ЛЕВЫЕ – ЭТО ВОЙНА
Для меня не слишком понятно деление на правых и левых в политике. Особенно в сложившейся на сегодняшний день в СССР ситуации. И уж тем более в соотнесении с динамичностью, т. е. способностью обеспечить развитие.
Есть ряд условий развития (именно развития!) нашей страны, которые императивны для каждого, кто не хочет общецивилизационной катастрофы для каждого. Выполнение этих условий реально в очень узком 'коридоре возможностей', где стенки между его 'правым' и 'левым' так близки друг к другу, что всем нам придется идти вместе. Почему же в такой момент идет конфронтация, яростное шельмование противника?
Я полагаю, что вопрос о свободе и вопрос о демократии могут в надвигающейся ситуации оказаться несовместимыми. Вопросы о правовом государстве и о разрушении так называемой 'империи зла' трагически противостоят, ибо разрушение 'империи зла' станет возможно лишь с нарушениями принципов права, путем прямого насилия (т. е. революции). И здесь же можно говорить о 'левых' и 'правых' не в политическом смысле (как на Западе), а в смысле их отношения к насилию как средству борьбы.
Как политик я являюсь принципиальным противником любых революций. А как ученый могу оценить 'технологию' применяемой сегодня революционной борьбы. Технологию, использующую традиционный арсенал левых средств, адресующих нас к именам Бабефа, Эбера, Жака Ру, – с той лишь разницей, что благом трудящихся объявляют теперь почему-то так называемой 'рынок'. Странная ситуация, невиданная в истории! Но главное, конечно, не в этом. Две основные идеи, которые лежат в основе новой революции (национализм и антикоммунизм), находятся в оппозиции и к этому 'рынку'. Сами по себе идеи антикоммунизма и национализма не лучше и не хуже других. Однако здесь и сейчас они чреваты таким разворотом событий:
1. Распад СССР (это все признают).
2. Распад РСФСР, неминуемый вслед за распадом Союза (что многие отрицают, хотя и это 'ясно, как простая гамма').
3. Миграция населения в объеме нескольких миллионов (а то и десятков миллионов людей). Ухудшение социальных условий, прежде всего в зоне, куда хлынут 'мигранты' (Центральная Россия).
4. Индуцированный национализм союзных республик и автономий, ухудшение условий жизни миграцией, – русский национализм. Нельзя долго существовать по принципу 'все народы, кроме русского, имеют право на свой национализм'. Русский национализм придет последним, но именно как девятый вал, который завершит начатое другими.
Как только это произойдет, все 'вишневые сады' интеллигенции окажутся тем, чем они и являются, – академическими утопиями очень умных и столь же далеких от жизни людей. Все будет по-другому, просто, грубо и страшно.
5. Плотно 'сбитый' на своей русской равнине, лишенный своей государственности, преданный и оплеванный, находящийся на грани небытия, русский народ будет напоминать сгусток энергии, подобный тому, который возникает в момент рождения новой звезды. Начнется новое пассионарное движение этой 'раскаленной сверхновой', и оно пойдет вширь, на свою прежнюю территорию, причем без сдерживающих стопоров в виде пролетарского интернационализма.
Вот левая 'национальная идея', доведенная до своего логического завершения.
6. Теперь – 'левая политологема'. Антикоммунизм, естественно, собьет в такой же пассионарный кулак миллионы людей, которых (и не надо в этом вопросе иллюзий!) начнут преследовать за их убеждения. Плюс ухудшение условий жизни большинства населения и итог – очевиден. (Представим себе, что без вмешательства оккупационных войск, без крупных западных инвестиций такое началось бы в послевоенной Германии. Культ Гитлера и неофашизм были бы обеспечены в течение года – как фундаменталистская реакция).
В нашей ситуации естественный итог фундаментализма – это реанимация Сталина, очищенного от ряда 'коммунистических заблуждений', интернационализма в первую очередь. А теперь – в совокупности. 'Левая нацидея' плюс 'левая политология' равняется тому 'самому страшному', чего сами-то левые как раз и
