Либо – либо… Либо вы дружите, и вы всё еще претесь к светлому концу, то бишь входите в мировое сообщество (у Галича: 'Все мы – кровь на рыле – премся к светлому концу!'). Вот мы сейчас все, 'кровь на рыле', – премся в мировое сообщество. И тогда – ВТО и прочее, и тогда – не надо призывать к мобилизации.
Либо – надо ее, эту мобилизацию, начинать. Но если начинать, то уже потом – военные склады и боеголовки. А вначале – люди должны иметь возможность каждый день кушать!
Если это зависит от 'главного противника', которого вы назвали, если ему передаются все ключевые ресурсы обеспечения страны продовольствием, – что это такое? Как это понимать? Я не понимаю, как к этому отнестись. Не в том смысле, что я не могу этому дать те или иные диагнозы: противоречие в логике, сшибка стереотипов, разрыв сознания. Я не хочу даже утрировать оценки и обозначения, потому что всё равно: утрируй не утрируй – а факт-то таков!
Начинается разговор про мобилизацию (Рис. 1). Я пять лет говорил всем – с двумя извилинами, с тремя, прямыми, кривыми, – всем, кто мог слушать, что нужна мобилизация. Нужна мобилизационная экономика, мобилизационный проект.
А мобилизация – это ведь не строем ходить! Но что значит мобилизация на нынешнем политическом языке? Это либо пиар, либо бренд под 'зачистку', либо это действительно мобилизация.
Если это пиар… Меня спрашивают: 'Ну, и что, хотя бы пиар! Вот, взяли и сказали слова мобилизационные, и уже ведь хорошо, мобилизационная тема возникла'. Хорошо, пусть продвижение темы – это плюс. Но ведь есть еще и разрушение темы. И это – минус.
Вы, наверное, понимаете, все здесь сидящие, что значит 'пиарить мобилизацию'? А эти люди понимают? Это же не просто болтать! Это же значит ее подвергать смысловой – социально- психологической, экзистенциальной эрозии!
Простейший пример подобной эрозии известен: когда мальчик все время кричал 'волки, волки!' – каждый раз все выбегали, а когда действительно пришли волки, никто не прибежал!
Что же на самом-то деле реализуется? Пиар под мобилизацию – результатом имеет разрушение мобилизации. Есть какие-то слова, которые еще работают в сознании, и еще, надеюсь, можно сказать: 'Братья и сестры!'. Но если пять раз представители нашего высшего властного и бизнес-сообщества в полупьяном виде в телевизор скажут: 'Братья и сестры', то потом уже никто эти слова не сможет сказать. Это понятно?
В тот момент, когда какие-то люди поняли, что 'дело труба' и что им надо что-то там мобилизовывать, они сказали своим пиарщикам: 'Давай мобилизуй, блин!'. Пиарщик взял статьи всех, кого только мог, о мобилизации, нарезал эти слова, навалил их россыпью в свой текст. И – начали трещать про мобилизацию. Но суть-то заключается в чем? Они же эти слова не используют, они же их уничтожают.
Нельзя постоянно включать и выключать социальные машины. Они от этого разрушаются, обесточиваются. Смысл – элиминируется, растворяется, испаряется.
Еще обнаружились какие-то люди, которые испугались Беслана и сказали: 'Вперед! Соединяемся! Под знаменем Матвиенко начинаем бороться с террором!'. Она приехала на кладбище: что, бороться? Не надо бороться! Всё, отработали! 'Бабки распилили' на пиар, на сей раз по контртеррору.
В следующий раз людей собрать надо – а они уже не придут. Или – придет половина. Потом придет треть. Потом – не придет никто. Что осуществили под видом призыва к мобилизации? Реальную демобилизацию населения. Уже невозможно никого мобилизовать! Завтра позвать – никто не придет! А кто-то что-то 'спилит' на этих лозунгах. Ну, хоть 'пилили' бы на чем-нибудь соседнем, не таком важном!
Итак, если мобилизация – пиар, то это продвижение темы и заодно разрушение темы (Рис. 2). Типы разрушения: просто забалтывание, разрушение реальных социальных механизмов и извращение. Забалтывание – когда Слиска говорит: 'Великая Россия! Великая Россия! Великая Россия!', и уже возникает устойчивый рефлекс: эти 'кудряшки ля-ля-ля' – и есть 'великая Россия'.
Разрушение социальных механизмов – это когда говорят: 'За нашу великую Родину!', а за спиной договариваются, как 'пилить'. Извращение – когда под видом мобилизации осуществляется нечто совершенно другое. Либо всё выхолащивается, и тогда актор – это бандит и бюрократ. Либо это 'клиника', и тогда это включение инерционных, сгнивших и неэффективных псевдокодов. И тогда актор – дурак с благими порывами.
Сознание – смешанное. Когда возникает опасность, то в сознании – и 'пилите, Шура, пилите!', рынок прежде всего и… 'кузькина мать!'. Вдруг откуда-то из потаенных слоев сознания вылезает 'кузькина мать!', и она становится более важной, чем 'пилить'. Потом 'пилите' продолжается в соседнем кабинете, но если под наше 'пилите' начинают подкоп, то – 'кузькина мать!'… И – рождается идея ограничения свободы печати.
Говорили идиотам 50 раз, говорю 51-й: 'Надо не ограничивать свободу печати, а побеждать в информационной войне'. В том числе, используя и некоторые преимущества на рынке, можно себе самим подыгрывать, что-то монополизировать, но в итоге – надо победить в войне за сознание. Потому что, во- первых, сегодня ограничить свободу печати уже нельзя, а во-вторых, делать это незачем.
Нельзя потому, что есть Интернет, потому что всюду, не только в столицах, имеются спутниковые тарелки, и т.д. Мы живем в новой реальности, не в 70-м и не в 78-м году. А также потому, что и в 70-м и в 78-м году никакую свободу прессы не задушили, а превратили ее в анекдоты, сплетни, 'Хронику текущих событий', в Би-би-си, 'Голос Америки' и прочее. Этот опыт есть!
Теперь некие фигуральные X обсуждают какие-то законы о СМИ. А синдромы 'пилить' и 'кузькина мать' выскакивают, как черт из табакерки, и начинают жить своей жизнью. Но проблема заключается в том, что стресс и заказ на мобилизацию налицо. Что под этот заказ подать-то? И подают – синтез 'клиники' с провокацией. Включаются инерционные, не сгнившие до конца механизмы 'отставного держиморды', и кто-то говорит: 'Во-во! Давай сюда этого дядю!'.
Дядя вспоминает, как он 'не пущал' в 72-м году: 'Я не пущал! Мне помешали такие-то! Но сейчас, если не пущать, то всё не пустится!' – 'Дядя, ещё скажи насчет 'не пущать''.
Вокруг этой ерунды собирают остатки группы, которая хочет что-то защищать и озверела, как и я, от происходящего. И тогда эту оставшуюся группу – под дядей, который хочет 'не пущать', – можно 'зачистить'. И тогда получается, что этот актор с благими порывами (который ведь в чьих-то руках) – очень даже полезный. И что надо как можно плотнее склеивать действующий властный субъект с комитетчиками, чекистами, пофигистами, – еще плотней, еще… Вот они уже зажали прессу, вот это…'ах!' – и скоро уже будут готовы 'на слив'.
Может, кому-то кажется, что он едет в светлое будущее в виде 'просвещенного авторитарного режима'. А он явно 'на слив' едет – в карете прошлого.
Вопрос-то заключается не в том (поймите меня), что я вместе с Явлинским против авторитарного государства. Я – за авторитарное государство! Ну, как еще сказать? Кому-нибудь передайте: я – за авторитарное унитарное государство. Я был за него в 89-м. И сейчас – 'за'. Не потому, что я его люблю: отвратителен любой человек, который не любит свободу. Свободу надо любить всем, и вся борьба между коммунистами и их противниками была не за то, как отнять свободу, а за то, что понимать под свободой. Политическая свобода, социальная свобода – где они входят в противоречия?
Но поздно говорить о свободе (по крайней мере, сейчас), когда надвигается то, что надвигается. И перед лицом того, что надвигается, я – за авторитарное государство.
Однако авторитарное государство надо еще суметь построить, и мобилизацию надо суметь осуществить, а не болтануть о ней пять раз между прочим по 'ящику'. То, что получается, – очень специфическое явление, а откуда оно получается, смотрите следующий рисунок (Рис. 3).
Всё поведение эклектично. Есть 'реформистский слой', и есть 'государственническое начало'. И есть противоречие, которое не ощущается, – оно и есть курс. С одной стороны, мы входим в ВТО и душим в
