отношению к нашей сегодняшней ситуации очень яркая и точная), то можно вспомнить про 'органы'. Они ведь органы, правда? Они ведь не субъект, а аппарат, используемый субъектом! Субъект (ЦК) цыкает, а спецаппарат (ЧК) чикает.
Предположим, что субъект формируется народным волеизъявлением (демократический вариант). Тогда спецаппаратам, например, ЦРУ и ФБР, очень трудно выдвинуть себя в качестве формализованной открытой альтернативной властной системы (в качестве альтернативного субъекта, то есть). И даже непонятно, зачем.
У спецаппаратов в демократических странах есть свои возможности влиять на процесс. И эти возможности порою покруче, чем переворот с захватом государственной власти. В демократической стране такой переворот надолго оставит шрам в общественном сознании и сделает альтернативный субъект, пришедший к власти в результате переворота, существенно нелегитимным. То есть неустойчивым и неэффективным. И возникает вопрос: на фига козе баян?
Чем менее страна демократическая, тем менее актуален подобный вопрос. Потому что диктатура легитимируется иначе. И если кто-то совершит переворот – то и что? Диктатура меняется на диктатуру. Как там у Брехта? 'Что тот солдат, что этот'.
Демократический политик боится электората и общественного мнения. Диктатор не боится электората и существенно меньше боится общественного мнения. Диктатор либо вообще независим от выборов, либо точно знает, что все решает его административный ресурс. То есть, что выборы при необходимости будут подтасованы, и беспокоиться не о чем.
Что касается других форм народного волеизъявления, то диктатора (идет ли речь о личной диктатуре или о диктатуре партийной, диктатуре ЦК) эти формы тоже не очень беспокоят. Ну, выйдут люди на улицы. До тех пор, пока у ЦК (субъекта политической диктатуры) есть ЧК (спецаппарат по подавлению подобных эксцессов), и этот аппарат работает, можно не слишком бояться разного рода уличных неприятностей. Один мой знакомый сказал по этому поводу: 'Если люди собрались на площади, значит, органы уже недоработали. Эффективные органы возьмут людей, когда они выходят из своих квартир. И на площади будет ровно столько людей, сколько это нужно будет органам. Нужно, чтобы никого не было – никого не будет'.
Итак, эффективный диктатор (а это чаще всего диктатор коллективный, то есть ЦК) может не бояться ни общественного мнения, выявляемого через выборы, ни других форм выявления общественного мнения. Говоря современным языком, майданных форм этого выявления.
Значит ли это, что диктатор ничего не боится? Отнюдь! Диктатор (ЦК), прежде всего, боится собственных репрессивных органов (ЧК). Все перевороты происходят либо тогда, когда репрессивные органы уже неэффективны (разложены коррупцией, кем-то перекуплены и т.д.), либо тогда, когда… Словом, когда сами же репрессивные органы и осуществляют переворот в собственных интересах или в интересах внешнего заказчика.
Если диктатор боится именно этого, то что он делает, чтобы этого не допустить? Он ведь диктатор, а не неврастеничная барышня. Диктатор заводит себе специальный орган контроля за спецслужбами, обладающий собственными оперативными и иными возможностями. Этот орган подчинен уже только диктатору (в случае коллективного диктатора он подчинен партии и является ее 'святая святых'). В СССР таким органом была партийная разведка (точнее, совокупный партийный спецслужбистский аппарат – до сих пор достаточно закрытая тема). При Ельцине аналогичную роль выполняла Служба безопасности Коржакова.
Если этот сверхорган работает эффективно, диктатор может не бояться обычных репрессивных органов (нормативных спецслужб). Но тогда он начинает бояться этого сверхоргана. У Ельцина, как мы понимаем, были серьезные основания для подобных страхов. Да и в Советском Союзе партия очень даже побаивалась собственной 'инквизиции'.
С этим страхом что делать? Диктатор не только усложняет пирамиду 'органов'. Как ни усложняй, страх будет перемещаться на высший уровень этой пирамиды. Диктатор делает нечто, аналогичное тому, что делает султан, назначая евнуха в гарем. Он обзаводится некими гарантиями того, что евнух не воспользуется соблазнами, проистекающими из специфики занимаемой должности. Кстати, султан не всегда использует для этого хирургические методы. Иногда он так доверяет, что обходится без них. Но чаще все-таки призывается на помощь еще и некий хирург.
В случае гарема все понятно. А что происходит в интересующем нас случае 'чика' и 'цыка'? Как обуздать 'чик' настолько, чтобы он не захотел 'цыка'? В общем, тоже известно, как это делается.
Во-первых, кадры отбираются соответствующим способом. Кадры 'чика' должны быть лишены ментальных, эмоциональных и волевых претензий на 'цык'. Ведь и султан не зовет хирурга прямо перед назначением евнуха. Он подбирает дядю, уже имеющего соответствующую антропофизиологическую специфику. Если он сам эту специфику создаст – дядя будет в претензиях, и это опасно. Значит, кадровая служба, назначаемая ЦК, должна отбирать работников для ЧК таким образом, чтобы ЦК был гарантирован от наличия в мозгу чекиста неких собственно цэкистских интенций.
Во-вторых, ЦК должен специально следить за тем, чтобы внутри пирамиды ЧК не появлялось никаких 'странных сгустков', в рамках которых возникнет почва для произрастания 'цэкизма'. Особо опасно в этом смысле занятие чекистов разного рода интеллектуалистикой с политической окраской. Даже – политической аналитикой, а уж тем более, политическим планированием, идеологией, стратегией. Все это должно быть абсолютной прерогативой именно субъекта политической власти. У него должна быть абсолютная монополия на это начало, на субъектность, на осуществление высших управленческих функций, и на мышление, способное породить такие функции.
В результате должен возникнуть пресловутый феномен 'Центр – Юстасу'. Юстас ничего не должен хотеть и мочь без Центра. Он должен без него лежать обесточенным, и только когда Центр 'даст ток', Юстас должен начать невероятно энергично и эффективно дергаться.
Высший политический класс (в советском случае ЦК) должен был породить свою репрессивную вторичность в виде миллиона подобных, только по его энергосигналу оживающих, юстасов. Он не мог не быть этим обеспокоен. И он предпринимал все возможное, чтобы добиться непреодолимой дистанции между ЦК и ЧК, между способностью аж цыкать (обладать высшей политической самостью) – и способностью всего лишь чикать (блестяще решать ограниченные задачи сугубо спецслужбистского свойства).
Исторический опыт показывает, что никогда ЦК не удавалось построить подобное абсолютное разграничение между собою и ЧК. Примеры Берии и Андропова здесь достаточно показательны. Потому что и Берия, и Андропов не только примеривались к функциям высшего политического руководства (Андропов эти функции даже получил на излете), но и замышляли нечто наподобие революции или контрреволюции.
Андропову недостаточно было стать генеральным секретарем и полностью зависеть от не им сформированного ЦК. Он хотел сформировать альтернативный модернизированный ЦК внутри своего ЧК. И не возглавить власть, а трансформировать ее весьма существенным образом.
Берия, возможно, шел еще дальше, мечтая о смене всего формата власти, о демонтаже коммунистической идеологии и о многом другом в этом духе.
Когда я спросил одного исследователя, занимающегося историей спецслужб, исчерпывается ли список чекистов, мечтавших заменить 'чик' на 'цык', Берией и Андроповым, и он сказал мне: 'Да нет, Вы, наверное, забыли еще одну фигуру…' Я спросил, кого? Исследователь ответил: 'Представьте себе, Феликса Эдмундовича Дзержинского'.
Здесь крайне существенно, что успех претензий коллективного 'чика' на 'цык' полностью зависит от того, сумеет ли данный 'чик' преодолеть свое отчуждение от специальных форм интеллектуализма. Зависит от того, как именно этот 'народ' соединится с 'интеллигенцией', обладающей знаниями по поводу 'интеллектуальной алхимии', преобразующей 'чик' в 'цык', а ЧК в ЦК.
Учили ли чему-то Лаврентия Павловича окружавшие его академики – это открытый вопрос. А вот то, что Феликс Эдмундович очень цепко и осмысленно присматривался ко всему подобному – от Барченко и Бокия до разных восточных религиозно-философских школ, содержащих в себе знания о 'цыке', – это, как мне кажется, вполне очевидно.
Но нас здесь, конечно, больше всего интересует современность. А также вплотную прилегающая к ней
