— Воротники, православные! Отворяйте ворота настежь!
— Православные! — кричали другие. — Бегите из домов! Спешите из города. Краше полон, неж наглая смерть!
За воротами уже стояли и князь Щенятев, и боярин Морозов впереди тех ратей, которые не были посланы на приступ.
— Бьем челом, бьем челом! — кричали те, которые вели Оникиева, Лазорева и Богодайщикова. — Берите наших лиходеев! Из-за них город и христианския души пропадают.
— Устюжане! — обернулся князь Щенятев к ближним ратям. — Возьмите и закуйте в цепи ваших ворогов — Ивашку Оникиева, Пахомку Лазорева да СалакушкуБогодайщикова. Они недавно устюжской земле много дурна учинили.
— А ты, — обратился князь к бирючу, — труби в рог и вели перестать ратным метать в город огненные «приметы». А чтобы все прочий рати бежали тушить город.
Завыла труба. Ближайшие к московским воеводам хлыновцы упали на колени с воплем:
— Батюшки, отцы наши, благодетели, спасибо вам, што велели пощадить город, унять пожарище лютое.
И все, кто чувствовал в себе силы, бросились за ратями осаждающих город унимать бушевавший пожар.
Устюжане, взяв Оникиева, Лазорева и Богодайщикова, тотчас же заковали их в цепи.
Увидав это, Оня и Оринушка бросились было за отцами, а первая — и за своим милым, но тотчас были остановлены.
— Кто эти девки? — спросил Морозов.
— Одна — дочка Оникиева, другая — Богодайщикова, — отвечал кто-то.
— Бережнее с ними, — сказал князь Щенятев. — Стрелецкий голова Пальчиков, ты за них отвечаешь.
— Добро-ста, князь, слушаю, — отвечал Пальчиков, — сам ведаю, батюшка, князь, што дети за родителей не ответчики...
— И отыщи матерей, а то и братьев и сестер, коли есть малолетки, — добавил Морозов.
— Добро-ста, боярин, все учиню по-божески.
Ободренные этим вниманием, девушки умолили позволить им повидаться с родителями.
— Голова, — сказал князь Щенятев Пальчикову, — проводи их к колодникам, ин пущай попрощаются...
Взятые устюжанами под свой надзор, Оникиев, Лазорев и Богодайщиков сидели уже в цепях и с тяжелыми дубовыми колодками на ногах.
Девушки с тихим воплем припали к коленям отцов, каждая к своему. Звякание цепей при движении колодников заставляло их содрогаться.
Один Лазорев сидел неподвижно, его никто не обнимал.
— Откудова на вас, девушки, стрелецкие кафтаны? — спросил он, сжимая руки так сильно, что пальцы его хрустели.
— Нас велел прикрыть кафтанами князь ихний, — начала было Оня...
Пальчиков поторопился объяснить:
— Отроковицы с пожариево переполоху выбежали из города мало не в чем мать родила и простоволосы. А ноне заря маленько сиверка, дак ево милость, князь Данило Игнатович, жалеючи отроковиц, велел мне укрыть их кафтанами, и строго-настрого указал бережно отвести их к матерям и как зеницу ока беречь, чтоб им какова дурна не учинилась.
— Ишь и зверь, а детей пожалел, — подавленным голосом проговорил Лазорев.
Оня подняла голову с колен отца и протянула умоляющие руки к своему милому.
Оникиев благословил любящихся. Душу раздирал звон цепей, когда нареченный жених обнимал свою невесту пред вечной разлукой.
XIV. ХЛЫНОВСКАЯ КАССАНДРА
Пасмурное утро застало Хлынов еще тлеющим, подобно тлевшей когда-то Трое — «священному Илиону». Дальнейшее распространение пожара удалось остановить.
Начались сборы «больших людей»: купечества, духовенства, правящих сословий и всего зажиточного населения Хлынова, горькие их сборы в далекий, неведомый путь... «Меньшие люди» оставлены были с их животами на пепелищах севернорусской Трои.
«1 сентября, — говорит летописец, — воеводы развели Хлынов». Как некогда Агамемнон, Одиссей и другие вожди данаев «развели» Трою... Кассандру Агамемнон увел в плен в свои Микены — хлыновскую Кассандру, Оню, увел князь Данила Щенятев пленницею в Москву...
Когда Оня прощалась с родным городом, садясь в лучший ушкуй своего батюшки, чтобы плыть к Москве под надзором стрелецкого головы Пальчикова Семена, она невольно взглянула на недоеденный птицами, все еще висевший на виселице труп дедушки Елизарушки, хлыновского Лаокоона.
Горькое это было «разведение» Хлынова, невольное переселение из «земли ханаанской в землю халдейскую»[32], на реки вавилонские, Москву-реку и Яузу. Вятка-река, а потом и Кама были запружены ушкуями, теми ушкуями, на которых хлыновцы еще недавно и так победно гуляли по всей Волге до столицы Золотой Орды — Сарая. Теперь ушкуи завалены были тюками домашнего добра хлыновцев, всякими «животами»[33] (нажитым).
