Пол Гэллико. Верна
СОЛДАТЫ, которые служат за границей, ценят великодушие прославленных звезд экрана и сцены, готовых пожертвовать своим временем, удобствами и покоем, пересечь полный опасностей океан и выступать в частях или прямо на передовой под грохот артиллерии и вой падающих бомб. Но настоящие их любимцы, которым всегда открыты солдатские сердца, — маленькие, безвестные, самоотверженно странствующие труппы, вроде фронтовой концертной бригады номер X-117.
Бригада X-117 не могла похвастаться звездами первой величины. Никто из ее участников не был известен за пределами захолустных городков. Во главе труппы стоял Эдди Стинсон, комик, выступавший, до того как его призвали, во второсортных ночных клубах. Когда этот круглолицый, с обвислыми щеками, толстяк в котелке, который был ему явно мал, выходил на сцену, сразу становилось ясно, что он будет смешить.
Кроме него, в труппе состояли Сэмми Сиск, игравший на банджо и объявлявший номера, фокусник, заявленный в афише как Великий Зербо, аккордеонист Пит Руссо, оснащавший представление музыкой, певица Конни Клэй (она же вне сцены миссис Стинсон), Морин Перл, исполнявшая акробатический танец, и Верна Вейн. Верна была ассистенткой в номере у Эдди Стинсона.
Бригада колесила по охваченной войной Европе из Руана до Реймса и Страсбурга, из Страсбурга вверх до Хертогенбоса и Ниймегена и снова вниз через Льеж и разбомбленный Аахен, давая концерты в жару и холод, в грязи и под проливным дождем, всюду, где только имелась солдатская аудитория, ждавшая их, — пусть самая маленькая.
Иногда выступали под крышей, но чаще на помосте, сколоченном где-нибудь в чистом поле. Задником служили развалины фермерских построек, клубы черного дыма, поднимавшиеся над горизонтом, или сгоревший «Тигр» с угрожающе воздетым к небу дулом 88 калибра. Звуковым сопровождением неизменно выступало бормотание орудий. Случалось, свист вражеского снаряда вносил диссонанс в аккорды Пита Руссо, а автоматная перебранка невдалеке заглушала репризы Эдди.
В маленькой труппе не было примадонн. Никто не хватал звезд с неба, но усердием и преданностью делу актеры возмещали недостаток мастерства. Частая близость к передовой, регулярные бомбежки и внезапные разрывы снарядов неподалеку больше воодушевляли, чем пугали их. Они гордились своей смелостью и способностью делать дело, когда приходится несладко, так что в конце концов привыкли не обращать внимания на шум и опасность. Все, кроме Верны. Война пугала ее так, что душа уходила в пятки.
Верна изо всех сил пыталась справиться с этим мучительным страхом, и нельзя было догадаться, как она напугана, если не заглянуть в ее темные глаза, на дне которых колотился ужас.
В военном обмундировании, состоявшем из широких штанов защитного цвета, тяжелых ботинок и не по размеру большой полевой куртки с крылышками фронтовой бригады на левом предплечье, она казалась еще меньше, чем была на самом деле. Из-под железной каски, болтавшейся у нее на голове, на плечи падали волосы, обесцвеченные до светлосоломенного цвета. Длинные черные ресницы, загибавшиеся к подсиненным векам, были настоящими, но румянец происходил из коробки с гримом и был наложен толстым слоем, чтобы скрыть всегдашнюю бледность Верны.
Ее пугало все: внезапно закашлявший мотор грузовика, вид танков и орудий, присутствие автомата или пистолета. Когда в небе пролетал транспортный С-47, она с головой уходила в свою мешковатую куртку. От всякого громкого звука вздрагивала, а стрекотанье какой-нибудь самоходки, прочищавшей перед походом орудия в поле неподалеку, вызывало у нее жестокую дрожь. Она ничего не могла с собой поделать. Ей было страшно, что ее ранят или убьют. Ее нервы никак не могли приспособиться к войне.
На самом деле Верну звали Мари Войчик, она была родом из-под Чикаго, совсем одинока, поначалу подвизалась в кордебалете в дешевых кафешантанах и третьесортных ресторанных шоу, потом стала перемещаться на восток через Детройт и Питсбург, трудясь изо всех сил и самоотверженно приближая тот день, который, она была уверена, однажды случится в ее судьбе. Верна считала, что рождена для шоу- бизнеса и ей суждено, как она говорила, актерское поприще. Единственным ее желанием было стать звездой, и она твердо верила, что ничто не помешает ей добиться своего. Верне было невдомек, что у нее нет ни малейшего актерского таланта.
Наголодавшись в Нью-Йорке, она прибилась к бригаде X-117, отправлявшейся за океан. Ее привлекла стабильная работа, кормежка, а самое главное, профессиональная практика. И в отклике солдат на первых выступлениях в тиши Англии она увидела предвестие будущих триумфов. В их гиканье, свисте, одобрительном гудении и хохоте Верне слышались овации, которые обрушатся на нее в один прекрасный вечер, когда она выйдет в главной роли в самой популярной музыкальной комедии сезона и будет петь, танцевать и блистать перед самой утонченной, самой искушенной и состоятельной публикой на свете. В мечтах богачи и бедняки падали к ее ногам, а газеты наперебой пели ей хвалу. Саму себя она видела в бриллиантах и рубинах.
Дело в том, что Верну привлекала и вдохновляла только внешняя сторона успеха. Что есть что-то еще, более серьезное, глубокое, она не ведала. Может, потому, что в ней самой не было ничего, кроме готовности делиться с такими же, как она, одинокими существами, которые могут рассчитывать только на самих себя в этом ошеломляюще огромном мире.
Верна не умела по-настоящему ни петь, ни танцевать, ни держаться, ни производить впечатление. Но она была миленькой, с готовностью обнажала перед публикой свое худое, детское тельце и растягивала маленькие розовые губки в ослепительной застывшей улыбке.
Она освоила несколько простейших чечеточных шагов, которые исполняла под мотив из «Невинных обманов», — скованно и не попадая в ритм. Еще у Верны была собственная песенка — если имелся микрофон, иначе ее было не расслышать. Распахнув ресницы и выкатив от напряжения глаза, она прижималась к нему губами и дрожащим голосом выводила: «Маииа бятья аапу стели, с тех поорка кты ушоол».
Вот и все, что могла предложить зрителям Верна, но чаще всего — не успевала, потому что толстяк Эдди Стинсон то и дело перебивал ее. В чем, собственно, и заключался их номер. Все зависело от того, как был настроен Эдди и как публика встречала его шуточки.
Верна была первой девушкой из участниц концерта, появлявшейся на сцене. Сэмми Сиск подходил к микрофону и говорил:
— А теперь перед вами — прррямо из Сток-клуба в Ньюууу-Йоррке (наглое вранье, которое публика легко проглатывала) легендарная Верна Вейн.
И тогда выбегала Верна, в шелковых трусиках с короткой серебряной бахромой на бедрах и расшитом блестками лифчике, в который она что-нибудь подкладывала, потому что ее маленькая грудь не могла наполнить чашечки. Ноги у нее были тощие, но стройные.
Эдди Стинсон уже находился на сцене, в маленьком котелке, составлявшем смешной контраст с его полевой формой, — курил большую черную сигару. Увидев Верну, он судорожно затягивался и выпускал клубы дыма, и солдаты начинали радостно свистеть и гоготать.
Затем, когда Верна останавливалась и дарила публике улыбку, Эдди вынимал сигару изо рта и обращался в зал:
— А вот интересно, парни: мы сейчас с вами об одном подумали? — Ржанье и свист усиливались, а когда стихали, он выдавал заключительную репризу: — Потому что я подумал: польет завтра дождик или нет? — под новый взрыв хохота.
И дальше в том же духе. Верна пела, а Эдди Стинсон корчил рожи у нее за спиной, паясничал, отпускал шуточки, так что иногда, может, и удавалось расслышать строчку-другую из песни или стук каблучков, но, как правило, нет, — смех все забивал. Однако, когда Верна уходила со сцены, ее провожали бурей аплодисментов. Иногда они не смолкали, и ей приходилось вернуться на поклон.
Удивительно, до чего она нравилась солдатам. Верна была уверена, что их восхищает ее талант. Она не подозревала, что любительщина, с которой она выступала, даже не воспринимается как номер. Солдатам нравилось смотреть на нее просто потому, что она была такая худенькая, искренняя, трогательная и беспомощная и напоминала им девчушек, которых они оставили дома.
