обнаружил его у одного фонтана. Это – его великое открытие. Таких совершенных бронзовых фигур ещё не находили. Папа писал, что это стиль и манера школы скульптора Праксителя, а времена – императора Тита, Золотой век Римской империи.
– И что же?…
– А то, что один профессор из Неаполя, Гульельмо, опубликовал статью об этой статуе, против папы. У него большой вес в научном мире. Он писал, что она… ну, как это говорят?
Томми присвистнул.
– Я понял. Фальшивка?
– Да, фальшивая, ненастоящая. Три года тому назад судили братьев Мандзини за то, что они сделали, а потом закопали в землю много поддельных статуй. Профессор Гульельмо писал, что статуя моего отца – подделка братьев Мандзини.
– Ну, а разве твоему отцу верят меньше, чем тому профессору?
– Гульельмо очень известен в Италии и сановит. А мы австрийцы. И где доказательства? И что у папы есть, кроме опыта, долгих лет работы?
Томми пожевал нижнюю губу.
– И если твой отец не докажет, что прав, он теряет работу. Замечательно. Ну, а тот малый, за которого тебе полагается выйти… Какая у него позиция в этой игре?
Лени нахмурилась.
– Он ужасно расстроен. Он боится, что профессор Гульельмо может оказаться прав.
– Ну и гусь! – сказал Томми.- И если уйдёт твой отец, он займёт его место.
– О, Томми! – воскликнула Лени.- Как ты догадался?
– Обычная история, малыш.- Он вздохнул.
– И тут на ринг выходит наш герой. Что ж он делает? Ничего. Потому как он всего-навсего тупой репортёришка. До этого места сюжетец недурён.
– Сюжетец, Томми?
– М-да… Парень любит девушку. Отец девушки не любит парня. На самом деле он даже не в курсе, что парень есть. Отец девушки сел в лужу. Гоп-гоп, появляется наш герой на белом коне, спасает отца. Отец говорит: ‹Благословляю вас, дети мои!› Парень получает девушку. Правда, здесь не очень сходится. Ну какой герой из репортёра? Давай уйдем отсюда, Лени, покатаемся. Хочу проветрить мозги.
Они набрали полные карманы сахара для Джиневры. Пьетро Дондоло сидел на козлах, напевая про себя арию из ‹Марты›; пока он кончал её, они покормили лошадь. Пьетро сказал Лени что-то по-итальянски, и они тронулись.
– Куда он нас везёт? – спросил Томми. – Хотя какое это имеет значение в такую ночь!
– Он сказал, что сегодня полнолуние и потому он повезет нас в Колизей.
Эта действительно полная луна светила сквозь каркас Колизея, освещая простой белый крест, на котором умирали христианские мученики. Лени и Томми прошли туда через главный вход, выбирая дорогу между кусками упавших колонн, плит туфа и мраморных карнизов. Огромная раковина древней арены была пустынной, лишь множество огромных колизейских кошек, живших тут же, кишели в ней. Иногда лунный свет выхватывал их глаза, и они мерцали в темноте. Крадущиеся кошачьи тени то казались почти живыми, то застывали вычерченным силуэтом на длинных, обломанных колоннах.
Лени и Томми сидели, прижавшись друг к другу, на круглой, как барабан, плите сломанной колонны, проникаясь древним спокойствием, красотой каменных глыб и силуэтов арок.
Мягко и выразительно Лени начала говорить:
– Здесь, в центре, находится ложе, на котором возлежал император. С этого ложа свисало большое пурпурное покрывало. Патриции и сенаторы сидели согласно своему рангу. На маленькой галерее, выше, сидели куртизанки. Плебс, простой народ, сидел там, на самом верху.
– И мальчишки на галёрке,- прервал Томми.
– Наверно, и тогда у простого парня было не больше шансов заполучить местечко около ринга, чем у нашего какого-нибудь Джонни во время матча.
– В дни, когда палило солнце или лил дождь, поднимали огромный разноцветный тент, который, как крыша, покрывал всю арену.
Томми хмыкнул.
– А мы народ цивилизованный. Мы не мешаем нашим зрителям мокнуть под дождем на стадионах отечества.
– В те времена, – продолжала Лени. – можно было напускать воду и покрывать ею всю арену, чтобы устраивать морские бои, которыми очень увлекался император. Ты видел углубления в другом конце? Во времена Тита пол был на несколько уровней ниже этого. Мы сидим в пыли двадцати веков.
– Я видел эти углубления. Знаешь, что они мне напомнили? Фундамент парка на Мэдисон-сквер, там тоже арена цирка. Дорожки для зверей, клетки, раздевалки. Так никто и не знает, какими были здешние зрелища, правда, Лени? Вот ложе императора. Здесь сидели важные чины, там – девицы. Здесь свисал тент. Мужчины дрались оружием и врукопашную. Дикие звери разрывали на куски христиан, рабов, осуждённых на смерть. И всё.
Лени вздохнула.
– Это всё так давно умерло, Томми. Надо очень внимательно читать надписи, высеченные на камнях.
Внезапно Томми соскочил с колонны и шагнул внутрь арены. Её пол был белым в лунном свете, и седая прядь в волосах Томми казалась слитком серебра. Он широко раскрыл руки, сжал кулаки и воскликнул:
– Да это вовсе не мертво, Лени! Разве ты не чувствуешь? Все эти люди. Здесь были люди. Тысячи людей. Живые. Что такое две тысячи лет? Они должны были походить на нас. Тут с ума сойдёшь, Лени. Я хочу их увидеть. Я хочу оживить это место.
Он внезапно остановился, засунул руки глубоко в карманы и начал вышагивать по арене, а темные тени кошек отступали в более густую тень. Наконец он заговорил снова:
– Не может быть, чтобы зрелища тех дней сильно отличались от олимпийских игр, или игр между командами Гарварда и Йейла. Толпы людей рвутся к зрелищу, толкотня, гомон. Если хорошо прислушаться, можно услышать шарканье тысяч сандалий по проходам, возбуждённый гул и говор толпы. Можно уловить обрывки разговоров. Они, вероятно, говорили на римском жаргоне, как мы в таких случаях: ‹Кто там сегодня? Что-нибудь новенькое? Я забил себе местечко на третьем ярусе. У них новый парень с севера; говорят, отличный малый, здорово дерётся, за ‹синих› выступает. А правда, Деций, или как его там, не в форме? Ни фига не тренируется. А всё равно молоток парень. Слыхал я, что гвоздь программы они держат в секрете. Это мне по блату сказали. Мой приятель, он знает того типа, который тренирует гладиаторов. Несколько монет на этого Друса я поставлю. Он свой в доску. Те ребята ещё не решили›. А кругом толкаются, потеют, смеются.
Лени тоже встала, лицо её было бледным от белого шара полной луны, висевшей прямо над чёрной раковиной старой арены, рот раскрыт. Она скорее чувствовала, чем понимала, то, о чём говорил Томми.
– О, Томми, пожалуйста, продолжай.
– Плуты, мошенники, картёжники, воришки, актеры, писатели, просто любители повеселиться, парни со своими куколками, разодетыми в пух и прах – я видел их раскрашенные мумии в музеях,- важные гангстеры, адвокаты. Рим тогда кишел адвокатами, политиканами и просто чернью. Слушай, кое-что можно узнать по номерам над входами. Если там есть номера, значит, у них были билеты…
– Да, да, Томми! Наверно, костяные.
– Тогда у них были билетеры, швейцары, распорядители. Наверняка у них даже программки были.
Томми улыбнулся и хмыкнул.
– Разве ты не видишь? Вот продавцы программ – они стоят под арками, у подъездов и лестниц и выкрикивают: ‹Покупайте программы! Здесь имена гладиаторов!›
Томми откинул голову, обвел взглядом амфитеатр от начала до входных аркад.
– А жратва и продавцы? Не может быть, чтобы болельщики не хотели пожрать. Интересно, что было у римлян вместо наших сосисок, пива, орехов и шипучки?
– Наверное, мясо на палочках,- сказала Лени.
