будут жить и работать в этом пространстве. А потом я стараюсь воплотить их представления, причем дать им то, чего они хотят, в таком удобном, полезном, выгодном и красивом виде, чтобы они почувствовали себя счастливыми.
Алекс умолк, решив, что его ответ прозвучал слишком самонадеянно. Тем не менее, он сказал чистую правду. Сара ласково улыбнулась ему. Она тоже расслышала амбициозную нотку, но ее это ни капельки не смутило.
– Я думаю, ты станешь великим человеком.
– Ты так думаешь? Ей-богу?
– Да, я так думаю.
Она принялась чистить банан и, придвинувшись ближе, потерлась щекой о мягкий шелк его халата.
– А теперь расскажи мне о Калифорнии.
– Да нечего особенно рассказывать.
– Тяжело было хоронить деда?
– Нет. Совсем нет.
Он взглянул на ее лицо, терпеливо обращенное к нему, на полные сочувствия серо-голубые глаза.
– Как бы я хотел, чтобы моя мать могла узнать тебя, Сара. И поверь, я никогда этого не говорил ни одной женщине до тебя.
– У тебя ведь было много женщин?
Алекс помолчал, стараясь выиграть время.
– Любовь моя…
– Ничего страшного, я вовсе… – Она рассмеялась коротким нервным смешком. – Я собиралась сказать, что мне все равно, но это было неправдой.
Алекс ничего не сказал в ответ на ее признание.
– Как поживает Констанция? – спросила Сара, едва не поперхнувшись словами и ненавидя себя за них.
– Я с ней больше не вижусь.
– Почему?
Он перевернулся на бок лицом к ней.
– Потому что я влюблен в другую.
Она коснулась его лица.
– А раньше ты был влюблен в нее?
Алекс наклонил голову и поцеловал ее руку.
– Нет. Я знал других женщин, Сара. Они мне нравились, ни одну из них я не любил.
– Почему?
Он задумался.
– Потому что ни одна из них не была тобой.
– О Алекс… Ты не должен так щадить мои чувства. Я не умру, если ты скажешь мне правду.
– А я и говорю тебе правду. Нет никого, кроме тебя. – Они потянулись друг к другу. Она прижалась лицом к его шее, вдыхая запах его кожи, потом отстранилась и пальцами стерла влагу с ресниц.
– Расскажи мне о своей матери. Когда ты ее потерял?
– Когда мне было семь.
– Должно быть, это было ужасно.
Алекс через силу кивнул. Сара догадывалась, что он хочет поговорить, но это дается ему с трудом.
– Ты на нее похож?
– Она уверяла, что я похож на своего отца.
– Но ты же его никогда не знал!
– Нет.
– И я своего не знала.
Он положил руку ей на живот, перебирая пуговицы своей рубашки.
– Мои родители познакомились в Окленде. Он изучал строительную инженерию в колледже – собирался стать архитектором, – а она работала уборщицей в студенческом общежитии, где он поселился. Она только что сбежала из дому и приехала в город, денег у нее не было, образования – тоже, никакой другой работы она найти не могла. Если бы ты ее видела, Сара. Она была такая хорошенькая!
Сара нежно погладила его по руке.
– А твой отец? Какой он был?
– Мама уверяла, что он был высокий, красивый и очень способный. Обаятельный. Правда, она влюбилась в него с первого взгляда, и мне ничего другого не оставалось, как принять ее слова на веру.
И все же Сара заметила, что в голосе у него зазвучала гордость, когда он говорил о своем отце.
– Как его звали?
– Брайан Александр Макуэйд.
– Ах вот как. Значит, она назвала тебя…
– Меня звали Александром Холифилдом, до того самого момента как я сбежал из дому. Вот тогда-то я и взял имя отца. Они любили друг друга… он женился бы на ней, если бы остался жив, и тогда его имя перешло бы ко мне по закону.
Он помолчал, а когда вновь заговорил, в его голосе звучала невыразимая горечь.
– Но к тому времени я уже готов был взять любую фамилию: Смит, Джонс, Раппопорт… Я не желал иметь ничего общего с Мэттью Холифилдом.
– Почему, Алекс? Что он тебе сделал?
Не выпуская ее руку, Алекс опять перевернулся на спину.
– Тебе не следует об этом знать, Сара.
– Но мне бы хотелось. Что он такое сделал, чего ты не можешь простить?
Алексу вдруг стало ясно, что лишь многолетняя привычка мешает ему рассказать правду. Он стыдился своего прошлого и держал его в тайне. До встречи с Сарой у него ни разу не возникало желания с кем-либо поделиться воспоминаниями о детстве.
– Дело не только во мне, – осторожно начал он, нащупывая почву. – Если бы это затрагивало только меня одного, я бы стерпел, потому что был, что называется, «крепким орешком». Но я никогда не прощу ему того, что он сотворил с моей матерью и с бабушкой. И со многими другими членами своей паствы.
– Паствы? Он что, был священником?
– Самопровозглашенным. Дед пользовался верой как отмычкой, чтобы пролезть к людям в душу, стать их верховным судьей, их совестью. Это была его специальность: вцепиться в какого-нибудь несчастного грешника, имевшего глупость ему исповедаться, выставить его перед всей конгрегацией Благословенных Братьев – так он называл свою церковь – и заставить прилюдно признаться во всех своих «прегрешениях». Но и сделав признание, ты не получал прощения, тебя подвергали бесконечным унижениям, а деду только этого и было нужно. Его хлебом не корми – дай поиздеваться над кем-нибудь. В его сердце не было ни капли милосердия, одна только злоба.
От Сары не укрылась подмена местоимений: Алекс явно перешел на личности.
– Он… делал это с тобой? Заставлял тебя исповедоваться публично?
– Ясное дело. Я же был закоренелым грешником. Я исповедовался в его треклятой церкви чуть ли не каждое воскресенье. Обнажал свою порочную душу.
Сара невольно содрогнулась: трудно было представить более гнусное преступление, чем насильственное и публичное унижение ребенка.
– Будучи «плодом греха», я был обречен с рождения, – продолжал Алекс. – Чего еще, если не бесконечных мерзостей, можно было ожидать от отпрыска потаскухи, зачатого в прелюбодействе? Вот так Мэттью называл свою родную дочь, Сара. Прямо в лицо, каждый день до самой ее смерти.
– Почему же она оставалась с ним?
– Ей больше некуда было податься. Она и не знала, что беременна, когда мой отец погиб во время пожара в том самом общежитии. Сам он был сиротой. У нее не было ни денег, ни образования, ни профессии. Все, что у нее было, это я. Поэтому она вернулась домой и терпела издевательства моего деда последние семь лет своей жизни. Ради меня.
