– Для того, чтобы стереть рассказ о Хинчли. Когда он снова загрузился в оболочку, в его самой свежей резервной копии это опасное откровение отсутствовало.
Кавахара понимающе кивнула.
– Да, теперь я понимаю ход твоих мыслей. Защитный шаг. В конце концов ты сам, покинув Корпус чрезвычайных посланников, существуешь только в рамках обороны. А тот, кто живёт в обороне, рано или поздно начинает и мыслить соответствующими категориями. Но ты забыл одну важную деталь, Такеси.
– И какую же?
– А такую, что я, Такеси Ковач, это не ты. Я играю не в обороне.
– Даже в теннис?
Она выдала точно калиброванную усмешку.
– Очень остроумно. Мне незачем было стирать в памяти Лоренса Банкрофта наш разговор, потому что к тому времени он уже сам убил шлюху-католичку. Ему было что терять от резолюции номер 653.
Я заморгал. У меня было много самых разнообразных версий, сосредоточенных вокруг главного убеждения: Кавахара виновна в смерти Банкрофта. И все же такое кричащее решение мне даже в голову не приходило. Но едва только эти слова слетели с уст Кавахары, как ещё несколько осколков разбитого зеркала, которое я считал достаточно целым, чтобы увидеть в нем правду, встали на место. Взглянув в открывшийся угол, я тотчас же пожалел об этом.
Сидевшая напротив Кавахара усмехнулась, правильно истолковав моё молчание. Она поняла, что пробила брешь в защитной оболочке, и это её обрадовало. Тщеславие, опять тщеславие. Единственная слабость Кавахары, но зато какая. Подобно всем мафам, она со временем поверила в собственную исключительность. Признание, последний недостающий элемент мозаики-загадки, далось ей легко. Кавахара хотела, чтобы я его услышал, хотела, чтобы я увидел, насколько она меня опередила, насколько далеко я от неё отстал.
По-видимому, шутка насчет тенниса задела её за больное место.
– Ещё один ненавязчивый отголосок лица его жены, – продолжала Кавахара, – тщательно подобранный и доведенный до совершенства минимальной пластической операцией. Банкрофт придушил её. Кажется, кончая во второй раз. Подумать только, Ковач, что делает с вами, самцами, супружеская жизнь, а?
– Ты засняла это? – Ещё произнося это, я понял, как глупо звучит мой вопрос.
Улыбка вернулась на лицо Кавахары.
– Ну же, Ковач, спрашивай то, на что я действительно должна отвечать.
– Банкрофту оказали химическое содействие?
– Ну да, разумеется. Тут ты был прав. Очень мерзкий препарат, но, надеюсь, ты знаешь…
Во всем был виноват бетатанатин. Замороженная медлительность, вызванная его действием. В нормальном состоянии я пришел бы в движение с дуновением воздуха от открывшейся двери. Эта мысль пронеслась у меня в сознании со всей стремительностью, на какую только была способна, но уже по одному её присутствию я понял, что не успею. Тут надо было действовать без раздумий. В бою мысль – такая же неподобающая роскошь, как и горячая ванна с массажем. Она затуманила молниеносную прозрачность системы отклика нейрохимии «Хумало», и я вскочил, вскидывая осколочный пистолет, опоздав на пару столетий.
Шоковый заряд ударил бешено мчащимся поездом, и я, кажется, увидел мелькающие мимо ярко освещенные окна. Затем мой взгляд застыл на Трепп, стоящей, пригнувшись, в дверном проеме, с шоковым пистолетом в вытянутой руке. Она осторожно следила за мной на тот случай, если промахнулась или на мне под костюмом-невидимкой надет нейробронежилет. Увы. Мой пистолет вывалился из судорожно разжавшейся онемевшей руки, и я рухнул следом за ним. Деревянная палуба, налетев, ударила меня по голове одним из подзатыльников моего отца.
– Где ты пропадала? – В вышине прозвучал голос Кавахары, искаженный моим тускнеющим сознанием в низкое ворчание.
Появившаяся в поле зрения изящная рука подобрала осколочный пистолет. Я смутно ощутил, как другая рука вытаскивает из второй кобуры шоковый пистолет.
– Сигнал тревоги сработал лишь пару минут назад. – Трепп нагнулась, с любопытством разглядывая меня. – Маккейбу пришлось порядком подостыть, чтобы его зафиксировали температурные датчики. Почти вся ваша охрана до сих пор на верхней палубе таращится на труп. Кто это такой?
– Это Ковач, – рассеянно бросила Кавахара, возвращаясь к письменному столу и по пути засовывая осколочный пистолет и шокер за пояс.
Моему парализованному сознанию казалось, что она удаляется по просторной равнине, уходящей на сотни метров во всех направлениях, и наконец превращается в крохотную точку. Похожая на куклу, Кавахара склонилась над столом и нажала кнопку на панели управления.
Я не отключался.
– Ковач? – Лицо Трепп резко стало безучастным. – Я думала…
– Да, и я тоже. – Голографический дисплей на столе ожил, расплетаясь. Кавахара нагнулась, и у неё на лице заплясали разноцветные огоньки. – Он провел нас за нос, загрузившись во вторую оболочку. Скорее всего не обошлось без помощи Ортеги. Тебе следовало бы подольше задержаться на борту «Розы Панамы».
У меня в ушах по-прежнему звенело, взгляд застыл, но я оставался в сознании. Я не мог сказать точно, является ли это побочным эффектом бетатанатина, ещё одним достоинством системы «Хумало» или следствием неумышленного сочетания того и другого. Но что-то определенно помогало держаться на плаву.
– Присутствие на месте преступления в окружении оравы полицейских действует мне на нервы, – сказала Трепп, ощупывая моё лицо.
