Рубен передвинул руку ей на затылок: это заставило ее поднять голову и взглянуть нашего.
– Ты обо всем рассказываешь своему мужу, Гусси?
– Разумеется! У нас нет друг от друга секретов.
– Совсем никаких?
– Никаких.
Его пальцы вплелись ей в волосы.
– Значит, ты должна была написать ему о том вечере, когда я тебя поцеловал. И ты мне ответила. Что скажешь? Ты сообщила ему о том вечере, Грейси?
Ее лицо не изменилось, но зрачки расширились, почти вытеснив голубую радужку.
– Я забыла, – ответила она, стараясь говорить равнодушно. –У меня просто вылетело из головы.
– Вылетело?
Он провел большим пальцем по ее губам, словно бросая вызов.
– Позволь мне освежить твою память.
Не успела она отвернуться, как он ее поцеловал, но, едва их губы встретились, она оцепенела. Рубен по опыту знал, что первая линия обороны у Грейс – это всегда показное равнодушие. Полный решимости прорвать эту оборону, он обхватил ее лицо ладонями и, не прерывая нежного поцелуя, начал поглаживать большими пальцами щеки, обводить изгиб бровей. Не отрываясь от ее губ, его рот беспрерывно двигался, словно пил ее мелкими глоточками. Наконец ее ресницы затрепетали и опустились, а прелестный ротик начал смягчаться.
– Ну как, вспоминаешь? – прошептал Рубен. Чтобы не дать ей времени подумать над ответом, он просунул кончик языка ей под верхнюю губу и провел им вдоль гладкой, как бы полированной поверхности зубов. Грейс обеими руками схватила его за плечи. Она дрожала всем телом, только голова, прижатая к высокой спинке дивана, оставалась неподвижной. Рука Рубена скользнула ей на грудь, он ощутил ладонью, как бурно бьется ее сердце.
Живейшие воспоминания о ее обнаженном теле дразнили и мучили его; мысленно он видел ее такой, как в тот первый вечер: все еще влажной после умывания и розовой от смущения. Она пыталась прикрыться, но ее прекрасные груди были слишком щедры и великолепны, их невозможно было спрятать за согнутой рукой. И вот теперь он почувствовал, как они натягивают тонкую ткань, словно просят, чтобы их приласкали. Шепча слова нежности, он сунул руку за вырез ее платья.
Мягкость, упругость и тепло. Какая роскошная грудь. Затаив дыхание, Грейс позволила ему ласкать себя.
– Дорогая, – прошептал он, не отрываясь от ее губ и нащупывая бархатистый нежный сосок, сразу отвердевший под его пальцами.
Рубену хотелось большего; он двинул руку ко второй груди. Что-то зашелестело, неожиданно его рука наткнулась на какой-то острый угол. Письмо Анри. Он и сам не смог бы сказать, что именно сделало свое черное дело – шуршащий звук или острый уголок письма, уколовший ее чувствительную кожу, – но в любом случае романтический момент был загублен. За долю секунды нежная и послушная ему Грейс превратилась в совсем другую Грейс – далекую, чужую и разъяренную. Даже не успев открыть рот, Рубен понял, что она не станет слушать его объяснений. Тем не менее он сделал попытку:
– Я совершенно позабыл о письме, Грейс. Клянусь тебе, я даже не помнил, куда ты его сунула. Я только хотел…
– Слушай, почему бы тебе просто не заткнуться? Она оттолкнула его и вскочила на ноги, кипя от негодования и судорожно натягивая платье на плечо.
– Ты змея, Рубен Джонс. Я рада, что ты мне даже ни капельки не нравишься.
– Да ладно тебе, Гусси, – протянул он, чувствуя себя ужасно виноватым.
– Пойду прогуляюсь, – возвестила она тонким, дрожащим голоском, повернулась кругом и скрылась за дверью черного хода.
Ее не было минут двадцать. Вернувшись, она сделала вид, что ничего особенного не случилось. Рубен попытался вновь принести свои извинения, и она их охотно приняла, но после этого весь день обращалась к нему с ледяной вежливостью, от которой ему хотелось лезть на стену. А вечером, когда он пригласил ее совершить еще один рейд по игорным заведениям, она отказалась:
– Что-то я сегодня не в настроении. Мне бы хотелось побыть одной.
И вот теперь Рубен сидел в гостиной, мрачный и подавленный, с отвращением потягивая выдохшееся белое вино и жалея обо всем, что произошло. Да, он хотел уложить ее в постель. Разве это преступление? Ему до смерти не хотелось обижать Грейс, но стоило ему к ней прикоснуться, это всякий раз оскорбляло ее в лучших чувствах. Она не походила ни на одну из ранее встречавшихся ему женщин, даже на Хейзел Мэйн, а уж та была настоящей продувной бестией. Но у Хейзел не было ни чувства юмора, которым Бог так щедро наделил Грейс, ни ее мозгов, ни ее вкрадчивой нежности.
Женщины, с которыми Рубен общался, так сказать, по работе – проститутки, мошенницы, любительницы поживиться за чужой счет, – не знали жалости и сантиментов. Те немногие, что были добрее, не отличались большим умом, а те, что были умны, оказывались бессовестными гадюками. А Грейс совсем другая. Она многое повидала в жизни и все же сохранила доброе сердце. Рубен к такому не привык. С каждым днем она нравилась ему все больше, и он уже начал думать, что ему будет ее не хватать, когда она уедет.
Что-то белое, лежащее на столбике перил, привлекло его внимание. С того места, где сидел Рубен, это было похоже на конверт. Письмо Анри? Он поставил бокал на стол и отправился на разведку.
Действительно письмо, но только не от Анри. Печать уже была сломана, марка отсутствовала. «Для мистера Джонса и миссис Руссо». Рубен узнал небрежные, почти неразборчивые каракули Дока Слотера. Должно быть, он доставил письмо лично и подсунул его под дверь. На листке не было никакого приветствия или обращения. Не тратя лишних слов. Док приступил прямо к делу.
«Достигнута договоренность о встрече между вами и интересующим вас господином. Вы должны быть у него дома (номер 722 на уже известной вам улице) завтра в четыре часа пополудни»
– Дьявольщина, – пробормотал Рубен.
Почему они должны встречаться с Уингом в его собственном доме? Почему не в ресторане иди на скамейке в парке? Увы, у них уже не осталось времени на споры о месте встречи. Завтра было воскресенье, а Крокеры жаждали получить свои денежки во вторник утром. Значит, на переговоры оставался только один день.
Письмо на этом не заканчивалось. «Если вы еще не читали вечерних газет, спешу сообщить, что там есть одна любопытная новость относительно джентльмена, арестованного после инцидента неподалеку от Саратоги. Он уже никогда и ничего не сообщит властям, можете в этом не сомневаться. Сегодня утром несчастный был найден мертвым на полу своей камеры с перерезанной яремной веной. Она была рассечена столь основательно, – с видимым удовольствием сообщает „Дейли Альта“, что его голова оказалась почти полностью отделенной от тела».
Невольным жестом Рубен вскинул руку к своему собственному горлу. Бедный Пивной Бочонок! Он был подонком и сукиным сыном, но такой участи даже он не заслуживал. Кто его убил? Скорее всего головорезы из тонга решили заткнуть ему рот, чтобы он не выдал Крестного Отца.
«Мой гонорар за посредничество в чрезвычайно выгодной для вас сделке составляет всего лишь 'двести долларов. Я предпочел бы получить их золотом. Примите а Придачу мой бесплатный совет: соблюдайте осторожность».
– Грейс? – крикнул Рубен, задрав голову и сложив руки рупором.
Сверху опять послышалось какое-то .невнятное бормотание. Перепрыгивая через две ступеньки, он одним духом взлетел вверх по лестнице и проскочил короткий коридорчик. Вот и закрытая дверь ванной.
– Гусси? Молчание.
– С тобой все в порядке?
– Уходи, – расслышал он наконец гнусавый от слез голос.
Рубен в тревоге схватился за ручку двери.
– Грейс? Тебе плохо? Ты не заболела?
– Заболела? – переспросила она, словно раздумывая над ответом. – Да нет. Не совсем.
Он приоткрыл дверь на щелку и одним глазом заглянул внутрь. Она лежала в ванне; все, что ему было
