расписанным красной краской с позолотой. Сквозь раскрытые резные двери можно было видеть деревянные статуи, украшенные мишурой. До них донесся запах ароматических палочек сандалового дерева. В темной глубине храма женщина в черном зажигала нечто похожее на бенгальские огни.
– Такие кумирни можно встретить на каждом шагу, – объяснил Рубен. – Вот в этой обитает покровительница бродяг, актеров, моряков и шлюх.
Грейс бросила на него недоверчивый взгляд.
– Это правда! – воскликнул он. – Богиню зовут Тьен-Хоу, она хранит тех, кто в пути.
– А проститутки тоже подходят под это определение?
– Конечно. Ведь недаром их называют гулящими! Они пошли дальше, и в двух шагах от храма Грейс заметила в дверном проеме женщину, явно нуждавшуюся в защите покровительницы всех гулящих.
– Это была проститутка? – шепотом спросила она у Рубена.
– Скорее всего. – Откуда ты знаешь?
– Элементарная арифметика, Гусси. На одного мужчину в Китайском квартале приходится примерно тридцать женщин. И лишь очень немногим из них удается обзавестись мужьями.
– Вот как!..
– К тому же на ней «чонсам» – платье с разрезами. Все проститутки их носят. Их называют «залетными пташками». Большинство из этих женщин находятся здесь нелегально. Собственные семьи продают их в рабство через Кантон или Гонконг.
Потрясенная Грейс еще раз оглянулась через плечо, но стоявшая в дверях женщина уже исчезла.
– Почему же полиция не положит этому конец? Если эта. девушка – рабыня, почему она не пытается сбежать?
– Порой они действительно пытаются сбежать, но их обычно ловят и наказывают, да так, что тебе лучше об этом не знать. Методисты открыли здесь свою миссию. Иногда какой-нибудь из сбежавших девушек удается найти там приют. Но чаще всего бу-хо-дои натравливают на них полицию, заявляя, будто беглянка украла какую-нибудь мелочь или побрякушки, подаренные ей кем-нибудь из клиентов. Честные граждане китайского происхождения никогда не вмешиваются в работорговлю из опасения навлечь на себя гнев тонгов. Каждая из девушек приносит две-три тысячи дохода, поэтому Носители Секиры не слишком благосклонны к тем, кто пытается вставлять им палки в колеса.
Грейс приходилось читать в газетах о торговле «живым товаром», но эти истории вызывали у нее такое отвращение, что она отмахивалась от них, считая, что авторы все сочиняют и преувеличивают ради поднятия тиражей.
– И полиция ничего не предпринимает? Это просто чудовищно!
Она оглядела крошечные домики с глухими торцами, мимо которых они проходили; ни одной «залетной пташки» не было видно, но она представила себе, как они занимаются своим неблаговидным ремеслом в убогих тесных квартирках. Ей вспомнилось, что Марк Уинг тоже владел борделем по соседству со своим домом. От этого ее антипатия к нему только усилилась.
Вот и хорошо: она давно уже заметила, что доить легче того, к кому испытываешь здоровую неприязнь.
Они остановились у витрины ювелира, чтобы понаблюдать за золотых дел мастером, который трудился, склонившись над рабочим столом. Грейс все ждала, что он поднимет голову и, может быть, улыбнется им – ведь они в конце концов могли оказаться покупателями! – но хозяин лавки так и не оторвался от работы, хотя она не сомневалась, что он заметил их присутствие. Они двинулись вперед и миновали мясную лавку, потом магазин, торгующий сушеной рыбой.
На углу, прямо на тротуаре у входа в ссудную кассу, расположилась группка мужчин, поглощенных игрой в шашки. Все были облачены в традиционные для китайцев свободные темно-синие блузы и мешковатые штаны. Некоторые носили мягкие шляпы пирожком, другие были в черных атласных шапочках. Все заплетали волосы в длинные, но жидкие косички.
Один из игравших поднял голову и тотчас же отвернулся, встретившись взглядом с Грейс. У нее создалось впечатление, что они с Рубеном здесь не особенно желанные гости, хотя никто не собирается прогонять их силой.
Ей вспомнился Ай-Ю, китаец, служивший у Генри, которого она знала ровно столько же, сколько и самого Генри – шесть лет. Грейс попыталась представить себе Ай-Ю здесь, в Китайском квартале Сан- Франциско, но это было невозможно: Ай-Ю с его бесконечным запасом псевдоконфуцианских[28] изречений и поразительным умением уязвлять самолюбие Генри своей подчеркнутой почтительностью мог существовать только в Поместье «Ивовый пруд».
Рубен крепко взял ее за руку. Она улыбнулась ему, думая о том, как забавно гулять по Китайскому кварталу, держась за руки, словно парочка заезжих туристов. Может быть, даже молодоженов, приехавших в Сан-Франциско на медовый месяц. Весь ужас заключался в том, что эта фантазия не показалась ей странной или дикой. Напротив, она подумала, что нет на свете ничего более естественного.
Они попали в тупик и повернули назад, минуя бесчисленные переулки, темные и унылые даже под полуденным солнцем. Как легко заблудиться в лабиринте этих узких, одинаково грязных улочек! Вывеска на кирпичном здании, мимо которого они проходили, по-английски и, надо полагать, по-китайски возвещала о том, что это аллея Сент-Луис. Потянув Рубена за руку, Грейс заставила его остановиться.
– Смотри, – сказала она, – вот еще одна кумирня.
Ей хотелось подойти поближе, но Рубен потянул ее назад. Она удивленно оглянулась.
– Я наслышан об этом месте, – мрачно проговорил он. – Это аллея Сент-Луис. Знаешь, что находится под этим храмом?
Грейс отрицательно покачала головой.
– Подземный загон для «живого товара». Они называют его Опочивальней Королевы. Сюда китайские контрабандисты привозят девушек, доставленных морем. Здесь их продают.
– Не может быть!
– Может. Перед началом торгов их раздевают, чтобы покупатели знали, за что выкладывают деньги. Иногда их избивают, иногда клеймят каленым железом. Правда, до смертельного исхода дело почти никогда не доходит: никто не хочет лишиться ценного товара.
Грейс круто развернулась и пошла прочь, крепко обхватив себя руками. Pyбен вскоре догнал ее и заставил повернуть назад, так как она опять, сама того не сознавая, направилась в тупик. На Дюпон-стрит он взял ее под руку и вынудил немного замедлить шаг; несколько минут они шли в полном молчании.
– Откуда тебе известны такие вещи? – внезапно взорвалась она.
Легче было превратить ужас в гнев и обрушить его на кого-нибудь, чем сдерживать внутри.
– Откуда люди узнают о подобных чудовищных вещах?
– Я мужчина, – отмахнулся Рубен. – Это мужское дело – знать подобные вещи.
Грейс презрительно фыркнула и снова отняла у него руку.
– Это мужское дело – интересоваться развратом, пороком и жестокостью?
– Я человек светский, Грейс. Я должен знать, что творится на белом свете.
Стало ясно, что серьезного ответа на свой вопрос она не добьется. И вообще ее гнев начал остывать. Не имело смысла сердиться на Рубена за то, что на свете существует зло.
– Когда-то я жалела, что не родилась мужчиной, – сказала она уже более спокойным тоном, вновь взяв его под руку. – Когда была маленькой. Иногда до сих пор жалею.
Он взглянул на нее с любопытством.
– Почему?
– Мужчинам все в жизни дается куда проще. Ну, может, не проще, – уточнила Грейс, – но по крайней мере у мужчин более интересная жизнь.
– Да неужели?
– Мне нравилось быть сестрой Августиной, потому что я могла действовать самостоятельно. И еще мне нравилось дурачить людей, дергать их за ниточки. Ведь это уже близко к мужской сущности, разве нет?
Рубен лишь улыбнулся в ответ.
– А мужчины ко мне не приставали и обращались со мной почтительно. Большинство мужчин, – многозначительно добавила Грейс. – Ты бы поверил, что я монахиня, если бы не увидел пистолет?
– Да, наверное. Но я все равно пригласил бы тебя поужинать со мной.
