кроме мистера Осгуда и нескольких полицейских. Поэтому, – ее плечи поникли, а голос зазвучал совсем глухо, – я поеду.
Тетя Эстелла выслушала новость, по-прежнему стоя спиной к племяннице. Когда она наклонила голову, обвисшие поля шляпки совсем скрыли ее профиль. Пчела села ей на плечо. Сидни машинально прогнала насекомое, но даже такое легкое прикосновение заставило тетушку повернуться волчком. Ее глаза горели гневом и обидой, но это было вполне естественно. Чего Сидни никак не ожидала, так это ее слез.
– Ой, тетя…
Столь же стремительно тетя Эстелла опять повернулась к ней спиной и возобновила прерванное занятие, налегая на насос с угрюмой яростью, говорившей о ее душевном волнении больше, чем любые рыдания. Сидни в беспомощной растерянности следила за ней, а потом предприняла шаг, на который ни за что не отважилась бы раньше. Она подошла ближе, настолько близко, что тете Эстелле пришлось прекратить опрыскивание из страха обрызгать племянницу пестицидом, и положила руку ей на локоть. На одну неловкую секунду обе застыли в неподвижности.
– Я люблю вас, тетя Эстелла, – прошептала Сидни. Впервые в жизни она заговорила со своей тетей о чувствах. Пожалуй, впервые поняла, как глубока на самом деле существующая между ними привязанность.
– Мне очень жаль, что мой поступок причинил вам столько горя. Я полюбила Майкла. Это не увлечение, не похоть, и не думайте, будто я это сделала назло, чтобы кому-то что-то доказать. Я люблю его. Я не могла его бросить на произвол судьбы, не могла позволить, чтобы его забрала полиция. Я не стыжусь того, что сделала. Я только жалею, что это заставило вас страдать.
– Сидни, – прошептала тетя Эстелла и поспешно отвернулась, пытаясь скрыть слезы.
– Похоже, никто так ничего и не узнает, – продолжала Сидни уже более бодрым тоном. – Это должно вас успокоить. Мне тоже нелегко приходится, поверьте. Я была вынуждена солгать Камилле, моей лучшей подруге. Это было ужасно.
Она взяла тетушку за руку, но та уперлась, не желая сдвинуться с места.
– Неужели вы не можете меня простить? Мы с вами совсем непохожи, но я всегда надеялась, что мы останемся добрыми друзьями. Мне не хотелось бы вас потерять.
Теперь уже обе они откровенно плакали. Сидни решилась на следующий отчаянный шаг: наклонилась и поцеловала покрасневшую щеку тетушки.
– Ну вот еще… – упорно отворачиваясь, проворчала тетя Эстелла.
Она неуклюже обняла Сидни одной рукой, а потом, громко всхлипнув, вернулась к опрыскиванию розовых кустов.
Сердце Сидни часто билось. Ее чувства были в полном беспорядке: ей хотелось плакать и в то же время хотелось пуститься в пляс по саду с тетей Эстеллой. Нащупав в кармане платок, она шумно высморкалась.
– Ну мне пора…
Она сделала шаг назад, потом другой. В этот день ей явно не суждено было добиться от тетушки ничего кроме «Ну вот еще…», но это было многообещающее начало. Уже на полпути к калитке Сидни все-таки не удержалась от искушения:
– Не забывайте, тетя, как-никак он сын графа!
Невысокий, лысеющий, широколицый и сутулый Джон Осгуд курил сигары, и это чувствовалось издалека. Он был скорее добрым знакомым, нежели другом семьи. Профессор Винтер знал его много лет – они познакомились во время совместной работы в каком-то университетском комитете. Сидни изредка встречала его на светских мероприятиях. До сих пор у семьи не возникало нужды в услугах адвоката по уголовным делам, и мистер Осгуд оказался единственным, кого они знали. Сидни надеялась, что в деле он окажется более изворотливым и искушенным, чем можно было бы представить по его виду.
– Филип, рад снова с вами встретиться. Харли, привет, не ожидал вас увидеть. Как поживаете? И Сидни! Да, давненько, давненько… Сочувствую вашей утрате. Я не был знаком с вашим мужем, но слыхал о нем только хорошее, да, одно только хорошее.
– Благодарю вас, сэр.
– Итак! Стульев всем хватает? Извините, комната тесновата. Это все, что они могли мне предоставить, ведь, по правде говоря, я ждал одного Филипа.
Они все расселись вокруг стола, занимавшего почти все пространство унылой крошечной комнатенки. «Может, полиция проводит здесь допросы? – подумала Сидни, с отвращением разглядывая окрашенные темной краской стены и единственное мутное окошко. – Может быть, и Майкла допрашивали в такой же точно комнате?» Это была невыносимая мысль. Сидни постаралась поскорее отбросить ее и задала мистеру Осгуду самый важный вопрос:
– С ним все в порядке?
– Да, он в полном порядке. Я только что имел с ним небольшую беседу и смею вас заверить, он держится молодцом. С нетерпением ждет свидания с вами, – добавил он, взглянув на Филипа. – Время назначено на час дня.
Сидни откинулсь на спинку стула, чувствуя дрожь в коленях. Только теперь она смогла признаться себе, как велик был ее страх. Она боялась, что произошло нечто ужасное: что Майкла били или лишили права на свидания, или – это было бы самое худшее – что сам Майкл из какого-то ложно понятого благородства решил с ней не встречаться.
– Хорошие новости, – говорил между тем мистер Осгуд. – Они сняли обвинение в краже. Оно с самого начала было несостоятельным. Я так и думал, что рано или поздно его снимут, но хорошо, что они сняли его на предварительной стадии: теперь нам не придется оспаривать его в суде.
Во время разговора адвокат поглядывал то на Сидни, то на ее отца, но главным образом он обращался к Филипу. Глаза у него добрые, заметила Сидни, светло-карие, с отеческим выражением, и красивый, хорошо поставленный голос. Будет ли этого довольно, чтобы убедить присяжных в невиновности Майкла?
– К счастью, мне удалось его убедить, что ему лучше не давать показаний. Если нам повезет, у нас будет достаточно… . – Что? – перебила его Сидни, от удивления позабыв о вежливости. – Майкл не будет давать показания? Но почему?
Осгуд взглянул на свои руки и растянул губы в подобии улыбки. – Тому есть две причины, – медленно и веско, с расстановкой ответил он. – Первая: он слишком плохо владеет речью. Вторая: он слишком честен.
– Прошу прощения, мистер Осгуд, – опять вмешалась Сидни, изо всех сил сдерживая готовое вот-вот прорваться возмущение, – но Майкл прекрасно владеет речью. И как это можно быть слишком…
Адвокат поднял кверху короткий палец.
– Позвольте мне объяснить. Разумеется, он владеет речью. Мне следовало выразиться иначе: он слишком прямолинеен. Если он займет свидетельское кресло, прокурор вытащит из него признание за две минуты. Нет, поправка: за полминуты. «Мистер Макнейл, признаете ли вы, что такого-то числа в такое-то время вы совершили преднамеренное и незаконное проникновение в несколько отдельных огороженных строений на территории зоопарка в Линкольн-парке, украли ключи от клеток с оленями, волками, лисами…» – и так далее и так далее, остальных подробностей я не помню, – «…и выпустили на свободу всех вышеупомянутых животных?» – «Да, сэр, я это сделал». – «Признаете ли вы, что произвели нападение на служителя зоопарка во время совершения всех этих незаконных действий, бросившись на него и повалив его на землю, вступив в рукопашную драку с ним и оказывая сопротивление, пока вас не усмирили силой?» – «Да, сэр, я это сделал».
– Да, но Майкл не стал бы…
– «А чем вы можете оправдать свои поступки? Объясните нам, зачем вы совершили все эти незаконные действия?» – «Потому что это был мой долг». – «Благодарю вас, мистер Макнейл, больше вопросов нет».
Сидни закрыла глаза, откинувшись на спинку стула.
– К добру или к худу, – смягчившись, продолжал мистер Осгуд, – Майкл не знает даже, как скрыть или приукрасить правду, миссис Дарроу, не говоря уж о том, чтобы солгать. А если его натаскать перед дачей показаний, будет только хуже, потому что все увидят, что он говорит с чужих слов. Он совершил эти деяния, но тем не менее заявил, что он невиновен. Он не настолько искушен, чтобы уловить разницу между
