этих людей? Насколько хорошо я с ними знаком?
Анна уже успела вернуть себе обычную сдержанность: в ее голосе ему почудилось морозное дыхание зимы.
– Мистера Миддоуза вы называете Эдвином, а остальных – миссис Миддоуз и мисс Миддоуз. И мистер Траут. Они наши соседи в Ливерпуле. Мистер Миддоуз – владелец нескольких спичечных фабрик.
– Нескольких фабрик? Он богат?
– Полагаю, что да.
– А Нику нравились эти люди?
Она помедлила.
– Я не слишком хорошо их знаю. Они недавно поселились по соседству. Более тесные отношения с ними поддерживает моя тетя Шарлотта. Единственный, о ком вам следует беспокоиться, это мистер Миддоуз; они с Ником были членами одного клуба. Ах да, после обеда, когда вы с Эдвином останетесь наедине в столовой, предложите ему стакан кларета, а не портвейна.
– Почему?
– Потому что он консерватор. – Броуди ошеломленно заморгал, а Анна почувствовала, что краснеет.
– Либералы пьют портвейн, а консерваторы – кларет, – неохотно пояснила она. – Это традиция.
– А что пил Ник?
Долгая пауза.
– Кларет.
Броуди удивленно покачал головой.
– Да, кстати, я забыл: кто такой Траут? – спросил он минуту спустя.
– Это отец миссис Миддоуз. Он живет с ними вместе. Насколько мне помнится, он подвизался в торговле, пока не ушел на покой.
– Подвизался в торговле?
– Кажется, он держал магазин.
– Вот оно что.
Броуди подошел к буфетной стойке и, согнув колени, посмотрелся в низко висевшее над ней зеркало. Ему все время хотелось поправить галстук-бабочку.
– Вы уверены, что мужчины действительно носят эти бантики?
Анна не ответила. Броуди смахнул ворсинку с рукава и отвернулся от зеркала.
– Почему они опаздывают? Вы же звали их к семи, разве нет?
– Да. Это значит, что они появятся не раньше чем без двадцати пяти восемь, – кратко пояснила Анна.
– Почему?
– Потому что так принято.
– Но почему? Неужели трудно прийти к семи, если их звали к этому часу?
Она вздохнула:
– Просто таков обычай.
На этот раз Броуди задумался надолго.
– Откуда вы знаете все эти вещи? Я хочу сказать, откуда вам все становится известно, если для нас, простых смертных, все это – тайна за семью печатями? Это где-нибудь записано? В какой-нибудь книге?
Легкомысленный шутливый ответ замер у нее на языке. Броуди не пытался язвить: Анна поняла, что он действительно не понимает этих светских условностей. Он ждал, что она сейчас скажет ему правду, откроет какой-то секрет для посвященных.
– Это просто… Я не знаю, как это объяснить. Такие вещи узнаются постепенно, с течением лет. От окружающих, от старших…
– Вы хотите сказать, что это передается из поколения в поколение? – уточнил Броуди.
– Полагаю, что да, в каком-то смысле. Все эти правила, в общем-то, произвольны. Они просто придуманы, понимаете? Ничего особенного в них нет.
И с какой стати она пытается щадить его чувства? Анна и сама бы не смогла ответить на этот вопрос. Лицо Броуди было непроницаемым, а его следующие слова заставили ее умолкнуть.
– Но ведь Ник все это знал? – спросил Броуди, оглядывая свой элегантный темно-синий костюм. – Он бы точно знал, что полагается надеть на сегодняшний вечер! Никому не пришлось бы выкладывать для него нужные вещи из шкафа, как это сделали для меня.
Анна не знала, что на это ответить. Но он вдруг улыбнулся, и в его голубых глазах, прежде таких мрачных, блеснул лукавый огонек.
– А с другой стороны, от Ника было бы мало проку в шторм на четырехмачтовом бриге, когда надо быстро развернуть оснастку.
Она перевела дух. Что-то смягчилось у нее в душе, ему явно удалось задеть какие-то струны.
– Да, – тихо согласилась Анна, – я полагаю, на бриге он был бы только помехой.
– Синьора, ваши гости прибыли.
– Grazie <Спасибо (ит.).>, Даниэлла.
Анна вскинула голову и выпрямилась. Поправила волосы, уложенные изящным французским узлом, одернула безупречно сидящее на ней платье.
От Броуди не укрылось ее состояние. Он подошел к ней и сказал с ласковой улыбкой:
– Не надо так волноваться. Я обещаю не плевать на пол, честное слово.
Она еще больше нахмурилась, но ему показалось, что уголки губ у нее вздрагивают.
– Не буду говорить «ага» вместо «да», как вы меня учили. И буду называть вас Анной, а не Энни.
Броуди взял ее ледяную, влажную от испарины руку и вытер ладонь о лацкан своего сюртука. Не успела Анна отдернуть руку, как он поцеловал кончики пальцев и взял ее под локоть.
– Не пора ли нам выйти и поприветствовать наших гостей?
Они покинули столовую. Ведя ее под руку по коридору к холлу, Броуди наклонился к самому уху Анны и прошептал:
– А теперь запомни, Энни, я с тебя глаз не спущу. «Первая обязанность хозяйки – обеспечить покой и уют своим гостям». И еще: «Воспитанная леди не прикасается к спиртному и никогда не выпивает больше двух бокалов шампанского…»
* * *
Однако в скором времени Броуди кардинально переменил свое мнение насчет последнего пункта в своде правил хорошего тона. «Пяти минут, проведенных в компании Миддоузов, – мужа, жены, дочери и престарелого тестя, – за глаза довольно, – решил он, – чтобы даже самую благовоспитанную леди толкнуть к бутылке». Услыхав, что жену зовут Онорией, а дочь – Гортензией, он подумал, что над ним подшучивают. К счастью, за столом царила ледяная чопорность, поэтому Броуди был избавлен от необходимости выговаривать эти немыслимые имена, ограничиваясь простыми и удобными обращениями – миссис и мисс Миддоуз.
Эдвин энергично пожал ему руку и тут же осведомился, куда подевалась его борода и откуда взялся этот шрам.
– Ничего особенного, – объяснил Броуди, – напоролся на что-то острое на корабле во время шторма при пересечении Ла-Манша.
Этому объяснению все поверили, никто и бровью не повел. Мать и дочь подшучивали над Анной, уверяя, что она тут «совсем одичала», поскольку в отличие от них самих была слишком легко одета. «И в самом деле, – подумал Броуди, – Энни, слава богу, не смахивает на тюк с бельем».
Мистер Траут оказался очень пожилым джентльменом, молчаливым и замкнутым. Он выглядел несколько забитым, но держался с большим достоинством. Броуди услышал, как миссис Миддоуз шепнула на ухо Анне, что она сожалеет, но пришлось взять его с собой, так как в отеле не нашлось никого, кто мог бы за ним присмотреть.
Они решили перед обедом выпить прохладительного на свежем воздухе. Анна прошла вперед по старинной каменной лестнице, обсаженной с обеих сторон голубыми барвинками, показывая дорогу к увитой глициниями террасе. Все расселись на черных ажурных креслах кованого железа. Белые и розовые соцветия
