Борис Штерн
Открытое письмо
Уважаемые оберхамовцы!
Как говорится, первый раз пишу в стенгазету и очень волнуюсь — а вдруг не напечатаете?
Прочитал 'Оберхам' о 'Сидорконе-94'. Бережной и Николаев попросили высказаться: мол, твое мнение, которое, и все такое. У меня нет никакого желание участвовать в литературных разборках, я уже один раз участвовал в заочной дискуссии с 'молодогвардейцами', которую организовал Андрей Лубенский лет десять назад. Ощущение: 'Лучше уж от водки умереть, чем от скуки'. Но сейчас высказаться придется, все-таки мои друзья и хорошие знакомые чего-то делят, а я в стороне. Надо чего-то сказать.
Доклад Андрея Столярова не пришелся мне по душе. Война с 'Молодой гвардией' закончилась. И совсем не 'нашей' победой — прав Щеголев просто вопрос оказался исперчен. 'Молодая гвардия' вдруг надулась, превратилась в ВТО, еще надулась, еще… и лопнула. Что дальше? Начнем бить друг друга? Не хочу. Я вне схватки. Не 'под', не 'над', а 'вне'. Тезис о главенстве 'художественности' неубедителен. Что в этом термине? Искренность, раскованность, фантазия, писательское мастерство — слишком много чего в этом термине, он очень размыт, чтобы тащить его в краеугольные камни. Столяров это прекрасно понимает, делает оговорку, что он это прекрасно понимает, и все-таки тащит в фундамент вместо камня этот кусок художественного льда. Вода польется. Толстой говорил о главенстве в искусстве 'религиозности' — не в смысле церковных верований, а в том, что писателю хорошо бы 'иметь бога в животе'. А Пушкин что-то еще говорил про 'чувства добрые он лирой пробуждал'. Еще писателю должны быть присущи 'человечность' и 'порядочность'. Зачем пинать многострадальную 'Аэлиту', остающуюся-таки главным российским призом (пусть и не без проколов), и зная тех хороших людей из 'Уральского следопыта', которые так много сделали для российской фантастики? Запальчивая фраза 'плохой писатель — как правило, плохой человек' — не добрая, не писательская, не юмористическая, не художественная. Не игроцкая. Оскорбление Щеголеву из той же оперы.
Вот что еще. Посмотрел я зимой по ТВ заседание питерского семинара. Позвонил мне Боря Сидюк, — включи, говорит, телевизор. Включил и стал с приятностью обозревать знакомые все лица. И вдруг снизошло на меня какое-то отрезвление (хотя я больше года уже не пью).
— Ребята! — сказал я в телевизор. — Посмотрите на себя! Седые бороды и лысины, всем за тридцать, под сорок, за сорок, если не под пятьдесят… О чем вы?! Поэт в России больше или меньше чем поэт? Стыдоба, господа! Вы уже сложившиеся писатели, что вас так тянет на эти семинары, учебы, лекции, обсуждения, выяснения? Вообще-то, оно бывает интересно, на кухне есть о чем поговорить, но… сцены, трибуны, президиумы… а тут еще по ящику, привселюдно!
Я это сказал, но меня конечно не услышали.
Уместен в той передаче был лишь Борис Натанович — он вел семинар, был при деле, работа у него такая была в тот момент, кадры из его фильма показывали; но и к Борнатанычу вопрос возник: а есть ли смысл в таком вот семинарстве для взрослых умудренных людей? Может быть, пригласить молодых красивых двадцатилетних, которым ой как нужно посеминарить, людей послушать, себя почитать. Если же молодежный семинар Стругацкого семидесятых годов трансформировался в клуб (пусть элитарный клуб), то так и назваться — клуб. Опять же, мельканье в ящике противопоказано даже элитарным клубам, даже членам ПЕН-Клуба — вспомните заседание Битова, Пьецуха, Искандера и какого-то толстожопого официанта в белых перчатках с какими-то ананасами. Куда-то эта передача исчезла.
Ну-с, показались по телевизору, теперь будем призы делить. А как их делить — гамбургский счет в литературе невозможен (прав Бережной), борцовское сравнение Виктора Шкловского неудачно, потому что борцы, приезжая в Гамбург, именно _боролись_ между собой и выявляли сильнейшего; а писателям что ж делать? Выявляют все-таки читатели (критики для этого тож существуют — уроды). Вот и создается бюрократическое, нехудожественное 'Положение о профессиональной литературной премии 'Странник' — семь разделов с оговорками, пояснениями и системой определения лидеров с логарифмической таблицей. Я не смог осилить. Наверное, положения о сталинских премиях писались веселее.
Не знаю, не знаю… Что-то я разворчался, разбрюзжался. В одной литературной дискуссии один дискуссер сказал, что 'литература — важное государственное дело', другой тут же возразил: 'литература — дело глубоко личное'. Я полностью на стороне второго оратора. Вообще, что нужно писателю, который придерживается этой точки зрения? Не очень много — достаточно одной удачной страницы в день (а это трудно). Чтоб писалось. Еще нужна своя комната — плохо, если негде писать. У меня есть. Нужно каждый день обедать и ужинать (я могу без завтрака). Это, в общем, решаемо. Что еще нужно для такого личного дела как литература?.. Общение с друзьями — на кухне. Вот что еще: нормальный персональный компьютер! (У меня есть, хотя и ненормальный и неперсональный). Вот минимальные личные писательские заботы. Да, конечно, морока с издателями тоже входит в писательство — уроды, ненавижу! Все издатели — уроды; кроме красивых женщин. Ну что ж, надо годами искать и находить своего издателя (лучше, чтобы издатель был пьющий и непишущий).
А вот семинары, комиссии, доклады, президиумы — это все от лукавой общественно-государственной деятельности. Что заботит Андрея Столярова? Исходя из его доклада, самые начальные строки, вступление: 'завершился романтический деструктивный этап развития российской фантастики', 'начался новый этап конструктивного реализма', 'возникает новый мир фантастики', 'зависит не только будущее фантастики, но и во многом творческая судьба каждого автора' — Столярова заботит _развитие фантастики и творческая судьба каждого автора._ Я правильно процитировал, правильно понял? Это и есть государственный подход, государственные слова: развитие, завершился, этап, будущее. Столяров говорит' 'надо развивать фантастику', я говорю: 'не надо ее развивать, сама как-нибудь'. Столярова заботит творческая судьба каждого автора ну, я тоже не людоед, и всегда рад помочь чем могу хорошему автору, но считаю, что творческая судьба автора — дело рук самого автора, никто за него ничего не напишет. (Помогать автору надо как-то конкретно, индивидуально, на бытовом кухонном уровне — лекарств принести, трояк (?!) одолжить, доброе слово замолвить. Как ветшают слова: привычный фразеологизм 'одолжить трояк' давно в прошлом!')
Вот разница в позициях. Государственный подход к литературе ведет к группировкам, дракам, ссорам и к сжиганию чучел. Личный подход — помогает избегать все вышеперечисленное.
Вот свежий поучительный случай для 'Оберхама'. Три года назад в Украине демократы ввели ежегодную премию (очень небольшую, но все же) для лучшего 'русскоязычного' писателя. Комиссия была самая демократическая, себе не присуждали. Первый раз премию присудили Феликсу Кривину. Понятно. Второй год — покойному Виктору Некрасову (правда, возникает некий трансцендентальный вопрос: а что скажет кремирова… извиняюсь, премированный? — но ладно), потом собрались было присудить Чичибабину и Владимиру Савченко (все понятно), как вдруг состав комиссии изменился, демократам надоело комиссарить, пришли другие люди и выбрали лауреатами следующих писателей: Югова, Омельченко и Губина. Кто-нибудь из вас слышал о таких писателях — не то, чтобы читал, но слышал ли? Кто они? Как кто! — отвечу я, — именно писатели Югов, Омельченко и Губин и вошли в эту новую номинационную комиссию; то бишь сами себе премии и присудили.
Чтобы завершить эту неприятную тему, скажу, что, ни в коем случае не ссорясь с номинационной комиссией и жюри премии 'Странник' (Лазарчук, Рыбаков, Геворкян, Лукин, Успенский — друзья; Стругацкий, Булычев, Михайлов — уважаемые мэтры), я заранее отказываюсь от возможного внесения моих произведений в номинационные списки 'Странника' — не хочу участвовать в общественно-государственной деятельности. Можно сказать и так: 'А тебя в эти списки никто и не вносит'. Что ж, можно сказать и так. В этом смысле я хорошо понимаю Вадима Казакова — он вышел, я не вошел, а позиция у нас одна: 'Все в той же позицьи на камне сидим' (Козьма Прутков). Привет, Вадим!
Теперь о более интересном. Предлагаю всей номинационной комиссии 'Странника', а также Николаеву и Бережному, а также пожелавшим присоединиться писателям — всем, кого редакторы 'Оберхама' решат пригласить — принять участие в буриме, которое я незамедлительно начинаю:
'ПРАВДИВЫЕ ИСТОРИИ ОТ ЗМЕЯ ГОРЫНЫЧА'
(название рабочее)
