отрывок из него смотрелся куда как более к месту. Кстати, в 'Сумерках мира' огромное количество отсылок к описанным в 'Дороге' событиям и реалиям — и у читателя не возникает абсолютно никакого желания узнать, кто же такие упомянутые 'Порченные Жрецы' и что общего у Пустотников с Некросферой. Захватывает сам роман. 'Дорога' же в этом контексте смотрится как комментарии к 'Сумеркам мира', — комментарии, в которых читатель, в общем-то, не нуждается.
(Сразу следует отметить, что сам я прочитал сначала именно 'Сумерки мира', а уже после — 'Дорогу'. Случись наоборот, я, скорее всего, написал бы здесь, что 'Сумерки…' — неожиданно сильное продолжение очевидно слабого романа…)
Впрочем, одну коллизию 'Дорога' мне все-таки прояснила. Читая 'Сумерки…', я никак не мог взять в толк, какого черта авторы вставили в текст такое количество аллюзий (Марцелл, Согд, Даймон — все это из истории и культуры нашего мира), почему бессмертный цитирует русские былины и вспоминает подвиги Геракла и так далее. В 'Дороге' связь мира 'Сумерек' и нашего мира выволакивается на свет божий и предъявляется читателю. И оказывается, что все это менее интересно, чем… чем то, что читатель ожидал.
Пожалуй, самый большой интерес во всем романе представляет очень красивый и вполне эстетически завершенный фрагмент о Зале Ржавой Подписи. Это то, ради чего 'Дорогу' стоит читать. Рекомендую.
На чем позвольте откланяться.
Дебютный сборник одесского автора Александра Борянского составили три повести, две из которых являются фантастическими (в той или иной степени), третья же фантастической не является ни с какого боку, а является, наоборот, эротикой средней крутизны.
Начнем, естественно, с эротики.
Повесть 'Теннис в недавнем прошлом' рассказывает о чувственных удовольствиях, которым предавались в 1979 году дочка второго секретаря обкома и сын проректора института. Написано все это со вкусом, со знанием дела и не без психологических тонкостей. Читал я повесть с удовольствием (чувственным). Не будучи близко знаком ни с одним шедевром мировой эротической литературы (на мой взгляд, хорошая фантастика интереснее, а реальный секс дает большее удовлетворение), я не берусь определить для повести Борянского достойное место среди 'Эммануэлей' и 'Машин любви'. Я ее просто рекомендую вниманию читателей обоих полов — не разочаруетесь.
Нуте-с, а теперь перейдем непосредственно к фантастике.
Заглавная повесть сборника посвящена… м-м-м… восточным единоборствам. Главный герой (рядовой такой студент без особенных комплексов) вдруг узнает, что он, возможно, новое земное воплощение величайшего мастера кунг-фу, погибшего триста лет назад при таинственных обстоятельствах. Мастер этот обитал в сокрытой от внешнего мира части Тибета (см. 'Шамбала'), где процветала всяческая восточная философия совместно с боевыми искусствами (какая же без них, в самом деле, может быть философия). После исчезновения Мастера в Шамбале царят разброд и шатание. Герою предстоит 'вспомнить' свои прежние навыки и вернуть таинственной стране спокойствие духа.
Повесть местами сильно напоминает фильмы о ниндзя, хотя Борянский всеми силами уклоняется от черно-белой логики карате-фильмов (очень хороший парень против очень плохого) — все-таки, на уровне 'янь-ин' философию Востока он знает. Получается это у него средне. Чувствуется, что герою проще дается тоби-маваши, чем созерцание гармонии сфер. Кстати, для приведения Шамбалы к исходному умиротворенному состоянию тоби-маваши оказывается гораздо более эффективным средством, нежели всяческие созерцания.
Если смотреть на эту повесть как на несложный боевик, то она заслуживает оценки 'нич-чо'. При прочих способах осмотра до таких высот восприятия подняться трудно.
Зато следующая повесть, которая называется 'Еще раз потерянный рай', сделана в совершенно другом ключе.
Неведомая катастрофа уничтожает большую часть человечества. Главный герой переживает холокост в подземном бункере, где он на многие годы вперед обеспечен пищей телесной и духовной. Там, в бункере, он и вырастает во вполне интеллигентного хранителя погибшей культуры. Сюжет повести постепенно ускоряется — длиннющая статичная экспозиция переходит постепенно в динамичный приключенческий финал, впрочем, все это весьма органично, к месту и в полной гармонии с философией вещи. По ходу дела герой пишет рассказ — совершенную по замыслу и исполнению психологическую притчу, прекрасно вписывающуюся в повесть, но великолепно смотрящуюся и вне ее контекста. Пожалуй, именно этот рассказ я назвал бы самым удачным произведением сборника.
Сборник в целом выглядит достаточно небанально и я искренне рад, что в русскоязычной литературе появился еще один дебютант, достойный заинтересованного внимания читателей.
ЕСТЬ ТАКОЕ МНЕНИЕ!
Н.Перумов
'Монахи под луной' — взгляд неангажированного
Заранее прошу прощения у читателей, что взялся не за свое дело и заверяю, что автор сиих строк никак не помышлял о том, чтобы втиснуться в ряды славной когорты признанных фэндомом критиков, отпихнув одним плечом доктора Каца, а другим — Р.Арбитмана. Напротив…
Это — взгляд человека, пишущего фантастику, но при этом не имеющем ни малейшего представления о том, как ее, фантастику, следует критиковать. Хотелось бы, однако, возразить тем, кто стал огульно обвинять вещи А.М.Столярова в 'нечитабельности', притом призывая Андрея Михайловича написать 'космическую оперу со скрытым смыслом'. Позвольте, господа фэндом, неужто вы забыли 'Ворона', 'Альбом идиота', 'Изгнание беса' или 'Третий Вавилон'? Не говоря уж о 'Мечте Пандоры'! Так что я бы поостерегся утверждать с такой категоричностью, что А.М.С. 'не может' конкурировать с англо-американской 'сюжетной' фантастикой. Может, и даже очень. Когда захочет. А 'Изгнание беса', по-моему, одинаково хорошо будет читаться и в России, и в Австралии… Или я что-то не понял?
Обидно стало за 'Монахов под луной'. Да, вещь не из разряда 'легкого чтения'. Да, почти бессюжетная. Но сюжета от нее, по моему, в данном случае и не требуется. Пусть, эт-та, значить, сюжеты на сию тему авторы 'Банды' или 'Срока для Бешеного' измысливают. То-то в тех произведениях 'психологизьму' — море! Утонуть можно. (Это наезд!) Странно, что критики 'Монахов' не заметили, на мой взгляд, очевидного — Столяров берет навязший как будто в зубах сюжет — крах тоталитарного социализма — и несколькими мазками уверенного импрессиониста (или постимпрессиониста — кому что нравится) превращает банальную историю в невероятное буйство красок, образов, ритмов…
Очень может быть, что 'Монахов' я понял неправильно. Очень может быть, что я в них вообще ничего не понял и авторский замысел остался для меня тайной за семью печатями. Но мне, видите ли, не слишком-то интересно играть в игру под названием 'угадай, что хотел сказать 'Монахами' Андрей Столяров?'. Я читаю книгу — и у меня возникает свое собственное мнение, восприятие, ощущение… Даже 'точка сборки' (как учит Карлос Иванович Кастанеда) смещается. Вот только крыша не едет. Крепко, видать, приколочена… И как я могу пройти мимо необычайно плотного, упругого слога, коротких, энергичных — но притом не кургузых и не рубленных по живому — фраз! Мимо предложений, каждое из которых — рассказ-картинка в миниатюре, готовый 'имаж'! Мариенгоф, полагаю, без колебаний записал бы Столярова в союзники — 'образноживопись' в 'Монахах' выдержана в лучших традициях российского имажинизма. Столяров возводил 'Монахов', словно мозаичную башню. Или — снимал, точно кинокартину. В романе мне оказались интересны
