превратились в спаханное поле, через которое бежал мужик и тащил за собой рыбу, она встряхнула ещё раз, вместо мужика с рыбой появился жеребёнок, льнущий к матери. Его хвост был вымазан навозом, и от этого он всё время брыкался. Лена подняла глаза, что-то в их остановившемся, выжидательном выражении напугало Владлена. Она смотрела сквозь него, как смотрят гадалки, различающие призраки из твоего будущего. Владлен дёрнул плечом. Музыка остановилась, откуда-то послышался громкий смех. Владлену показалось, что за его спиной прошла тень, он сильно побледнел, зубы стали стучать друг об друга.
— Ты что, увидел корень мандрагоры? — насмешливо спросила женщина, при этом выражение её застывших глаз совсем не располагало к шуточному тону.
— Прости.
— У тебя красивые часы. Что с тобой?
— Ничего. Голова болит.
— Как болит?
— Затылок.
— У меня есть анальгин.
— Не люблю лекарства.
— Почему?
— Лена, переезжай ко мне?
— Что?
— Поехали ко мне.
— Нет.
— Ведь ты этого хочешь.
— Так не правильно.
— Тогда выходи за меня замуж?
— Хорошо. — Женщина встала и обернула на него долгий взгляд. Она была похожа на французскую актрису из фильма Клода Лелуша, в чёрном платье с фисташковой косынкой на шее и высоких сапогах, и смотрела она так же, как смотрят актрисы в хороших фильмах, протяжно и грустно, и немного влажно. — И что ты теперь будешь делать?
— Женюсь на тебе.
— Но ты же меня не любишь! — Интонация её срывающегося голоса, испарина, выступившая на лбу, горящие глаза — всё было страшно, всё грозило чем-то неясным, револьвером, спрятанным в сумочке, суицидными попытками, истериками или молчанием, долгим молчанием, когда хочется, чтобы кричали, били пощёчины, только не держали губы такими сомкнутыми и непреклонными.
— Ты куда? — спросил Владлен.
— Домой.
— На метро?
— Бред какой-то! — Лена, круто развернулась и двинулась к выходу. Владлен почему-то ждал, что она обернётся, может быть, даже остановится, но она продолжала идти. Сергей, сидевший неподалёку, следил за хозяином, всё его большое тело было напряжено, готовое к рывку, готовое схватить беглянку и принести в зубах обратно Владлену. Владлен досчитал до трёх, Елена не сбавила скорости, тогда он кивнул Сергею, тот молниеносно догнал женщину, взял за локоть. Та с грустью посмотрела на него, Сергей не смел поднять глаз. Она провела рукой по его щеке, под кожей которой гуляли желваки. Их догнал Владлен, и они втроём пошли к машине. За их спиной в совершенно пустом зале раздалось тихое пение немолодой женщины, она молила о прощении, о забвении грехов.
Вернувшись из ресторана, Марина чувствовала себя выпотрошенной и одинокой. Она разогрела заранее приготовленную еду, накрыла стол и села напротив входной двери. Ей всё казалось, что вот-вот дверь откроется и появится Иван, по которому она так скучает, Марина старалась даже не моргать, чтобы не пропустить момент его появления, но прошёл час, другой, перевалив, нагнал первый, а дверь всё оставалась неподвижной. С досады она стала разглядывать жёлтую дыню, которую привёз Вадик. Плод сладко пах, его кожа была покрыта мелкими трещинками, что придавало ему сходство с лицом старика, по морщинам которого можно, как по линиям руки, отгадать судьбу. Марина вспомнила, что, завозившись, забыла предложить Вадику чаю. Женщине сделалось стыдно, она нагнулась к дыне, и в этот самый момент входная дверь отворилась, в щель прокрались белые гвоздики…
— Чёрт! Иван… — прошептала она, и голова пошла кругом, она попыталась подняться, ничего не вышло, на глазах выступили слёзы, голос пропал.
— Марина, — он рванулся к ней и поцеловал. — Как ты себя чувствуешь? Скучала? Я чуть с ума не сошёл, хотел сбежать.
— Как твоя голова?
— Да что там — одна кость! Мои руки, мои ножки, мои уши — съем вас сейчас.
— Нет, это я тебя съем. А у тебя гипс по рту застрянет, — смеясь, сказала Марина.
— Выплюну. Как ноги?
— А что там — одна кость, да и только.
— Но какая кость — белая.
— Пойдём на кухню. Я приготовила ужин. Замучилась до ужаса.
— Зачем, дорогая? Тебе надо отдыхать.
Они ели при свете свечей, где-то текла вода, но на это никто не обращал внимания. Иван взял руку Марины и стал разглядывать линии. Она зажмурилась и вспомнила о морщинистой дыне. Ей показалось, что всю жизнь она ждала именно этого момента, что с самого рождения она знала, что Иван возьмёт её руку в свою и будет гадать, а её сердце зажмурится от счастья, боясь лишний раз дёрнуться, а потом они родят троих детей и сольют две жизни в их жизнь.
— Умрёшь ты во сне. У тебя будет двое мужей и двое детей. И успехов в жизни будет много.
— Детей у меня не будет, — сказала Марина, и её лицо исказила болезненная гримаса.
— Почему?
— Не может быть. Не хочу об этом.
— Тогда мы усыновим.
— Это не то.
— Это ещё лучше. Сразу два добрых дела.
— Я хочу своего, чтобы в нём текла моя кровь, билось моё сердце.
— Какая ты собственница. Зачем тебе уродовать тело.
— Тело изуродует время. А так я продолжу свой род, не дам исчезнуть моей фамилии.
— Как это?
— Я всегда хотела, чтобы у моего сына была моя фамилия.
— Одни МОЯ. А как же НАША?
— Какая тебе разница — у тебя есть Маша, а мне важно.
— Ну, тогда ты должна родить двоих сыновей.
— Да не могу я!
— Ну, тогда я тебя склонирую.
— Это возможно?
— Теоретически да.
— А практически?
— Где взять душу? Почему ты никогда об этом не рассказывала?
— Не люблю думать о плохом, а говорить тем более.
Марина пристально следила за ним. Его лицо было закрыто на все засовы, а сверху была приспущена безмятежность, чтобы ещё сложнее было пробраться внутрь.
— А что врачи?
— Да не хочу я!
— Извини. Пойдём в кровать. Я так по тебе соскучился.
Они легли в постель, Марина лежала на спине, отягчённая гипсом и стеснением, она отвыкла от
