Ингольв повернул голову и посмотрел на Гуннара, в глазах его впервые что-то блеснуло. Чтобы служить новгородскому посаднику, ему вместе с дружиной пришлось креститься, но все знали, что в душе он хранит верность древним богам.
– Если боги не смогли защитить себя и позволили сбросить свои идолы в реку, а святилище разрушить, то им не очень-то нужны эти богатства! – отмахнулся Гуннар, не отвечая на последний вопрос. – Теперь они принадлежат тем, кто сумеет их взять.
– Не эти ли сокровища заставили тебя бежать из Альдейгьи?
Лицо Гуннара ожесточилось, даже зубы скрипнули от досадного воспоминания.
– Это так, – сознался он. – Один из финнов… Сын старшего в этом финском роду застал меня возле святилища. Я не был дружен с этими финнами – им не нравится мой товар, и они так скупы… Да пожрет их Нидхегг! Он поднял шум, сбежался народ, Я едва миновал палок. И этого я не прощу им, пока жив, клянусь молотом Тора!
– Так финны знают о сокровище? Тогда оно немногого стоит.
– Никто не знает! Они помешали мне только по злобе. Они не знали, что мне было там нужно. Я один знаю о сокровище. И я поделюсь с тобой, если ты поможешь мне.
Ингольв молчал, не отвечая, глядя перед собой из-под лениво полуопущенных век. Гуннар ждал, затаив дыхание. До этого вечера он знал Ингольва только понаслышке, но другим мог довериться еще меньше.
– Барт! – вдруг крикнул Ингольв в сторону двери. – Из сеней появился раб-словенин, которого Ингольв купил на здешнем торгу и звал просто Бородой, чтобы не ломать язык о славянское имя.
Молча поклонясь, Барт ждал приказа.
– Накорми гостя, – велел ему Ингольв, небрежно кивнув на Гуннара. – Пусть ночует наверху.
Раб снова поклонился и ушел. А Гуннар незаметно перевел дыхание. Если Ингольв согласился считать его своим гостем, то теперь не отдаст, даже если сам конунг со всей дружиной придет требовать его.
На рассвете к воротам двора, который старый посадник Добрыня поставил для своего старшего сына после его женитьбы, подошел невысокий щуплый мужичок с густой нечесаной бородой, одетый в грубую серую рубаху, с коротко остриженными волосами, как у всех холопов. Переминаясь с ноги на ногу, он оглядывался по сторонам, то подходил к воротам и поднимал руку, намереваясь постучать, то опять отходил. На дворе слышались голоса челяди, ржала лошадь. Со скрипом створка ворот выдвинулась наружу, со двора вышла лошадь, запряженная в волокушу с пустой бочкой.
Заспанный холоп, зевая, шел за смирной лошадкой, которая и сама знала дорогу к колодцу. Пропустив волокушу, пришелец проскользнул в раскрытую створку.
– Э, ты куда лезешь? – Дорогу ему преградили двое челядинцев, старик и молодой парень.
– Мне Коснятина Добрынича повидать надобно, – немного оробев, но достаточно уверенно ответил мужик.
– Так он тебя и дожидается, глаза проглядел! Чего надо-то?
– Только боярину скажу!– упрямо отвечал Пришедший.
– Боярин спит еще. После приходи.
– Недосуг мне после, – холоп покрутил головой. – Да и весть моя не терпит. Коснятин Добрынич ее дожидается, не погневается, коли и разбудите.
– Что там такое? – раздался властный голос из глубины двора.
Оба здешних холопа мгновенно обернулись и поклонились. Поверх их согнутых спин пришелец увидел стоявшего на крыльце молодого боярина Коснятина. Лицом похожий на отца, такой же круглолицый, с густыми черными бровями и красивой русой бородкой, Коснятин имел уверенный и властный вид. Несмотря на ранний час, он был уже одет и подпоясан, словно собирался ехать со двора. Мальчишка-холоп мимо него кинулся к конюшням – видно, с приказом готовить коня.
– Я к тебе, господине, с важной вестью! – быстро поклонясь, заговорил пришедший. – Вели пустить и выслушай!
– Пустите! – тут же велел Коснятин.
Оба дворовых отступили от ворот, пропустили утреннего гостя во двор и плотно закрыли створки. А холоп кинулся к Коснятину и бросился на колени возле первой ступеньки крыльца.
– Ты чей? – спросил его Коснятин, нетерпеливо похлопывая плетью по узорному сапогу. – С чем пришел?
– Холоп, я воеводы варяжского, Вингола! – зашептал мужик, воровато оглядываясь, не слышит ли кто. – Слыхал я, что вчера на торгу закликали варяжского лиходея. Так тот лиходей у нас на дворе скрывается. Воевода его прячет.
– А не врешь? – Коснятин нахмурился.
– Ей-ей, разбей меня громом, не вру! В повалуше[99] у нас спит, я сам ему стелил! Вчера вечор пришел, уже как стемнело, и долго с воеводой один говорил. Воевода его кормить велел.
– Ну, смотри! – Коснятин развязал кошель на поясе и бросил холопу старый, плоский, стертый дирхем.
– Только ты, господине, не сказывай никому, что я сказал! – торопливо сунув монету за щеку и опять оглядываясь, заговорил холоп. – А то ведь воевода прибьет меня, а мне до выкупа уж не так много копить осталось! Жена у меня в селе осталась, детей четверо!
– Ладно, иди! – спровадил его Коснятин, нетерпеливо оглядываясь на раскрытые двери конюшни. – Эй, заснули там?
