Вышеслав никогда не видел своей бабки, но оскорбление относилось и к нему. Князь Владимир очень не любил вспоминать о своем происхождении и не прощал, когда ему напоминали.
– Тише, тише, люди добрые! – вмешался епископ Иоаким, подвижный, кудрявый черноволосый грек с быстрыми блестящими глазами. Еще восемь лет назад, во время крещения Новгорода, он показал себя храбрецом не хуже иного воеводы и потом не раз совался между молотом и наковальней. – Сам Христос в хлеву родился, а возвышен навеки выше всех князей! – успокаивающе говорил грек, встав между Ингольвом и Коснятином. – Ты, княже, не спеши решать, разберись толком. Тебе скоро на рать идти и этих всех молодцев вести – не дай им меж собой перессориться.
– Если Гуннар Хирви у него, ты должен взять его! – требовал Суря, злобно глядя, на Вышеслава. – Мы платим тебе дань, ты должен заступиться за нас! А то все люди узнают, что наша дань пропадает даром! Князь Владимир не дал бы варягам обижать нас!
– Поклянись, что Гуннара нет у тебя на дворе! – сказал Вышеслав, глядя на Ингольва. Напоминание об отце побороло его нерешительность. Князь Владимир не стал бы молча ждать, чем все кончится.
– Пусть Коснятин или другой свободный человек поклянется, что Гуннар есть у меня на дворе, – так же спокойно ответил Ингольв, не снимая ладони с рукояти меча. – А потом пусть боги рассудят нас. Железо и вода хороши для низких людей. Знатным людям боги дали оружие.
– Пригласил бы ты меня в гости, Винголе, – среди общего ропота сказал боярин Столпосвет. И все поняли, что содержали в себе эти мирные слова.
– Ты мудрый человек – ты не войдешь в дом человека, кому не доверяешь, – ответил ему Ингольв. – Князь верит мне, или он верит рабу. Если он верит рабу, никто из людей не пойдет в мой дом.
– Дай мне сие дело уладить, княже! – снова вмешался Иоаким. – Воеводы и бояре у тебя горячи, с мечей рук не спускают, того гляди, до греха дойдут. А меня Бог наставит миром дело решить. Оставь, оставь покуда. Утро вечера мудренее, так говорят, да?
Вышеслав обернулся к Приспею, у которого по привычке первого спрашивал совета. Кормилец кивнул – он тоже не видел мирного выхода. Пусть уж бискуп разбирается, коли его Господь больше всех умудрил.
В этот день в гриднице было сумрачно, словно под кровлей повисла темная туча. Коснятин и Ингольв оба ушли – они не могли больше сидеть за одним столом даже в княжьих палатах.
Когда Ингольв выходил с княжьего двора, его догнал епископ Иоаким.
– Погоди, воеводо, я с тобой пройдусь! – предложил он.
Ингольв молча пожал плечами. Встречные с удивлением оглядывались им вслед: впереди шли рядом варяжский сотник и епископ, которых нечасто видели вместе, а за ними следовало больше десятка варягов из Ингольвовой дружины. Он никого не звал с собой, но варяги решили, что после такого разговора в гриднице ему было бы глупо ходить одному.
– Ты хочешь помирить меня с Коснятином? – напрямик спросил Ингольв. Он никогда не славился разговорчивостью, а теперь ему больше хотелось бы побыть одному и подумать. – Ты умный и достойный человек, Иоаким, и в споре с другим человеком я охотно принял бы твою подмогу. Но с Коснятином нас не помирят даже сами Один и Кристус.
– Отчего же? Ты так обижен, что Добрыня не выдал за тебя свою дочь?
Ингольв равнодушно покачал головой. Он смотрел на дорогу перед собой и не оглядывался на торопящегося рядом епископа.
– Тем и худо быть худым, что чего только ему не приписывают! – на северном языке проговорил он, но Иоаким сочувственно закивал. Он понимал северный язык, хотя говорить на нем не пытался.
– Погоди, ты идешь очень быстро! – едва поспевая за широким шагом Ингольва, епископ изредка хватал его за локоть, припрыгивал на ходу, путаясь в длинных полах черного, одеяния. – Или ты очень спешишь домой?
Забежав вперед, Иоаким заглянул в лицо Ингольву, склонил голову набок.
– Может, я тебе докучаю? – виновато спросил он. Несмотря на свой высокий чин, епископ всегда имел застенчивый вид, как будто боялся кому-то досадить своим присутствием. Но в Новгороде его любили – он был мягким, дружелюбным человеком и умным советчиком. Случалось, что с этим самим застенчивым видом он ввязывался в очень опасные дела и его робость не имела ничего общего со страхом. Внимательно прислушиваясь, как говорят люди вокруг него, Иоаким на восьмом году жизни среди славян говорил на их языке так чисто, что какой-нибудь слепец, не видя кудрявой черной бороды и крупного носа с горбинкой на смуглом лице, не угадал бы в нем чужеземца. Епископ ухитрялся быть в мире со всеми – и с Добрыней, и с княгиней Малфридой, и с Коснятином, и с варягами, и с боярами, и с простыми новгородцами торговых и ремесленных концов. Он никому не навязывался с наставлениями о своем Боге, но и самого Христа многие начинали больше уважать, видя, что ему служит такой хороший человек.
– Ты его прости! – просил епископ, стараясь приноровиться к широкому шагу рослого свея. – Слаб человек – хотел бы недружбу забыть, да дьявол не дает! Коснятин ведь, помнишь ли, Столпосветову дочь старшую за себя хотел взять, а княгиня ее за ладожского варяга сосватала. Да о купцах вы давеча раздорились, да на лову[101] тогда не поладили… Вот ему теперь и мнится, что хуже тебя злодея на всём свете нет. Ты ведь старше, на волнах покачался, в скольких битвах бывал – тебе ли на него обижаться?
Слушая епископа одним ухом, Ингольв старался угадать, кто же выдал Гуннара. Его видели только Бьярни и Рауд, но в них Ингольв был уверен как в самом себе. Они не так глупы, чтобы за жалкий дирхем продать своего вожака. Коснятин сознался, что говорит со слов раба. Перебирая в уме свою немногочисленную челядь, Ингольв дошел до дома и обнаружил, что епископ, о котором он почти забыл, так и не отстал, а все еще подпрыгивает возле него.
– Раз уж ты был так добр и дошел со мною до дома, то окажи мне честь – зайди ко мне, – попросил его Ингольв перед воротами.
Он не сомневался, что епископ хочет сделать то же самое, о чем, в гриднице упомянул Столпосвет, – самому посмотреть, нет ли у него в доме Гуннара. Пусть уж лучше это будет епископ. Пропуская Иоакима впереди себя в ворота, Ингольв незаметно усмехнулся поверх головы грека – пусть посмотрит. Он строго приказал Гуннару сидеть наверху, в повалуше, и не спускаться, пока он сам не позовет своего непрошеного гостя.
